Александр Жданов - И взошла звезда полынь

– Вот ведь, ваше благородие, и не покурил совсем…

Не выжить бы человеку на войне. И не от пуль, не взрывов, не от газов даже – от тоски смертельной. Тоска эта подступает, когда вдруг внезапно среди грохота боя опускается затишье. Не трещат пулемёты, не ухают пушки, не засыпает тебя землёй. Даже птицы, не верящие ещё в тишину, не щебечут. От этой внезапной тишины закладывает уши, до боли закладывает, и кажется, что тебя обманули или дразнит тебя кто-то. Тут одинокая, как на разведку выйдя, защебечет осторожно смелая птаха – и замолчит, а ей ответит другая, потом третья. Вот тогда тоска и окутает тебя всего, потому что слышишь ты птичье пение, а знаешь – там впереди Она, Смерть.

Эта тоска гложет сердце, когда подолгу сидишь в траншее и не знаешь, скоро ли атака. Ждёшь, когда прикажут тебе вылезти и бежать с винтовкой наперевес, коля, не задумываясь, всаживая штык в такое, оказывается, податливое тело врага. Сидишь в траншее, ждёшь приказа – и понимаешь, что только сейчас сильнее всего хочется жить.

Эта тоска обнимает и в дождливые серые дни, и в ясные морозные ночи. Тоска сковывает тебя всего, и не хочешь уже ничего, только бы забиться в дальний угол траншеи, сунув руки в рукава шинели, а там – будь что будет.

Не выжить человеку, когда бы ни придумывал он, как скрасить такие тяжёлые свободные минуты.

В Конном полку офицеры соревновались в умелой рубке – кто ловчее срубит ивовый прутик. Срубит так, чтобы тот не сломался от грубого удара, не ходил бы ходуном, а, слегка качнувшись, замер бы, и только свежий косой срез говорил бы о ловком ударе. У Радиковского рубить не получалось. Батуринцев пришёл к нему на помощь:

– Вы всё делаете не так, Радиковский. Не машите со всего плеча. Быстро устанете, да и плечо чего доброго вывихнете. Движение должно быть плавным и не прерывистым: плечо-локоть-запястье. Запястье включайте обязательно, словно протягиваете удар….

То было в Конном полку. В пехоте офицеры не рубились, в пехоте оставались карты и водка, которые и у кавалеристов были, но в пехоте они составляли, пожалуй, главное развлечение.

И одного, и другого Радиковский старался избегать. Но если от карт можно было уйти, сославшись на слабое умение играть, то с застольями было сложнее. Демонстративно игнорируя общество, Радиковский рисковал настроить его против себя. Приходилось бывать, выпивать, поддерживать разговор. Трудно сказать, как долго мог бы Радиковский выдержать, если бы не музыкант – замечательный гитарист штабс-капитан Гордеев.

Гордеев играл проникновенно, с глубоким чувством. Его игрой заслушивались, и ни кто не вызвал бы подозрений встань он во время этого исполнения, отойди к окну – все сочли бы, что слушатель растроган и чувств своих показать не хочет.

Вот и теперь Гордеев играл так, что растрогались многие. Радиковский встал, постоял у окна и вышел наружу. Тёплый воздух светлого вечера хорошо доносил из-за ветвей деревьев тихие слова:

– Будет, будет вам, Илья Петрович. Вы вновь за старое. Вы, право, увлеклись. Завтра же своих слов и поступков стыдиться станете.

По голосу Радиковский узнал Наталью Узерцову.

– Ах, Натали, – это уже горячо шептал поручик Елагин. – Поверьте, всё это серьёзно. Да, я контужен, но ведь легко. Это не помешает. А без вас…

Тут Елагин коротко застонал. Радиковский видел сквозь ветви, как он медленно опустился на камень и стал ладонями ударять себя по вискам.

– Ну, полно, полно, голубчик, – зашептала Узерцова. – Сейчас вам полегчает. Давайте я помассирую вам виски.

Радиковский не видел движений её рук, но по мерному покачиванию ветвей, по тому, как стоны Елагина становились тише, Радиковский понял, что Узерцова и впрямь стала делать массаж, и массаж действовал.

– Что же вы делаете с собою, Илья Петрович, миленький? – говорила она между тем. – Вам же после вашей контузии вовсе нельзя водки пить. Нельзя категорически!

Радиковскому показалось, что Елагин всхлипнул – и он поспешил уйти.

А в скором времени Радиковский убедился, что в сопротивлении тоске солдаты куда изобретательнее офицеров. Неожиданно наткнулся он на странное собрание. Солдаты сидели полукругом, передними стоял известный ротный балагур Мальцев, рядом горкой были сложены какие-то вещи. Мальцев поочерёдно выбирал из кучи вещь, поднимал в руке, показывал сидящим и называл цену. Начинались торги.

– Что это у вас здесь происходит? – как можно строже попытался спросить Радиковский.

– Известно, что: икцыон, – Мальцев принял важный вид.

– Какой аукцион? Зачем?

– Дак это… Губина-то Егора убило. Вот вещички его помаленьку торгуем, – объяснил Мальцев, встретив недоумённый взгляд Радиковского. – Матушке его деньги послать было чтоб.

Неожиданно Радиковский сел рядом с солдатами:

– Ну, раз так, то и я куплю что-нибудь.

Мальцев склонился над грудой вещей и исподлобья хитро переглянулся с другим солдатом, Петровым: «давай-давай, благородие, поглядим, каков на деле». А Радиковскому сказал:

– Как изволите, ваше благородие, ежели не погребуете, милости просим. Только у нас уговор: всё по-честному.

– Давай.

Мальцев извлёк из груды мундштук Губина, тот самый мундштук, что заинтересовал в своё время Радиковского.

– Пятак, – предложил Мальцев. – Кто больше?

– Гривенник, – раздалось тут же.

– Пятиалтынный даю!

– Двугривенный! – солдаты оживились.

– Что там двугривенный? Полтину даю! – Вышел вперёд Петров. Солдаты приумолкли. Все знали, что у Петрова деньжата водились всегда, как знали за Петровым и страсть торговаться и сейчас ждали, что скажет Радиковский.

– Что скажете, ваше благородие? – улыбался Мальцев.

– Рубль, – как-то даже слишком громко выкрикнул Радиковский.

«Ишь ты, целковый», – побежал шёпот, и все, как по команде, обернулись к Петрову. Он расправил под ремнём гимнастёрку, оглядел всех и неторопливо, чеканя каждое слово, произнёс:

– Полтора целковых.

Цена была невероятная за сущую безделушку, но Петрова обуял азарт.

– Два рубля! – встал и Радиковский.

– Ладно, отступаюсь, – смущённо проговорил Петров и отошёл.

Мальцев забрал у Радиковского деньги и протянул мундштук. И тут подошедший Петров спросил:

– Ваше благородие, не извольте гневаться, а на что вам Егорова безделица? Вы же и не курите.

– На память, – очень серьёзно сказал Радиковский, и ему поверили.

– Вот оно!.. – только и мог сказать Петров, почёсывая затылок.

Вечером Мальцев разыскал Радиковского, протянул ему завёрнутые в тряпицу деньги и клочок бумаги с адресом:

– Вы уж подсобите нам, ваше благородие, – замявшись, попросил он. – Матушке Губина отписать бы и денежек этих послать. У вас-то ловчее нашего получится. Татьяной Прокопьевной Егорову матушку-то величают. Подсобите.