Александр Жданов - И взошла звезда полынь

Батуринцев поднял на него удивлённый взгляд, и Радиковский объяснил:

– Видите ли, в бурсах, ещё в восемнадцатом столетии, семинаристы любили давать друг другу прозвища. А, порой, и педагоги давали прозвища воспитанникам. Латинские прозвища. Уж не знаю, кому и по какой причине вздумалось назвать моего прадеда радикусом, то есть корнем, но прозвище пристало. Вот мы и Радиковские.

– Вот оно как… А я вот и не задумывался над историей своей фамилии, – с некоторым даже сожалением сказал Батуринцев.

– Возможно, вам это было и не нужно. Вы всегда были уверены в древности своего рода. У меня же, если можно так выразиться, «родовой голод древности». От него и интерес.

Словом, скорое расставание с Батуринцевым было единственным, что могло омрачить его уход из полка. К удивлению сослуживцев прошению Радиковского не только дали ход, но и удовлетворили его. Службу Радиковского продолжил на другом фронте.

На войне, когда ты в окопе или в траншее, нет большей беды, чем дождь. Он бывает разным. То сеется невидимой мокрой мукой, оседает на лице, на руках, на шинели, влага проникает во все поры, кажется порой, что до самого исподнего добирается это влажное сеево. Оседает и на оружии. Приклад винтовки оттого становится осклизлым, липким, неудобным. А то зарядит дождь лить, не переставая, стоять стеной. Он сделает вязкую почву ещё более вязкой. Глинистая грязь налипнет на сапоги – и трудно будет выдирать из этой грязи ноги, грязь не будет отпускать, словно захочет стянуть с солдата сапоги. И шинель намокнет, станет тяжёлой. Тут уж попробуй беги в атаку. А бежать надо! Но хуже всего, если случаются дожди зимние. Днём дождь, а ночью может и мороз прихватить. И примёрзнет твоя шинелька к землице, а когда поднимешься, с мясом оторвёшь от земли шинель. А нет – так отодранную от земли ледяную корку понесёшь на себе, пока она, подтаяв, не стечёт грязной жижей.

Первый друг тут солдату – курево. Греет цигарка пальцы, греет дымок изнутри. Потому пуще всего бережёт солдат кисет с табаком, прячет его хитро, чтобы не подмок табачок, но и при случае сподручно было кисет достать. Сухари, конечно, тоже дело необходимое, но на худой конец и мокрые, расползшиеся сухари жевать можно, а сырой табак как раскуришь? Беда! Вот и берегут кисет.

Эту солдатскую заповедь Егор Губин усвоил давно и прочно, и табак у него всегда бывал надёжно припрятан, потому и всегда бывал хорош. Знали это другие солдаты, вот и всегда норовили ближе к нему быть, когда тот, присев, запускал руку к своему тайнику. Подбирались, просили поделиться. Губин хоть и не скаредничал, себя тоже не обделял. Да и в одиночку курить удовольствия ему мало было. Это всё равно, что тайком чарку за чаркой опрокидывать. Балагуру Губину такое было в тоску. Ведь когда ещё поговорить, как не за куревом?

Губин расположился, удобнее, достал кисет и тут услышал над собой голос Радиковского:

– Что это ты, Губин, курить собираешься? За версту же огонь виден. Неприятель быстро обнаружит.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, моя цигарка особая. Вот глядите.

Губин держал на ладони нечто, похожее на наборный мундштук. Он набил этот мундштук табаком, старательно прикрывая ладонями огонёк спички, раскурил, а затем прикрутил спереди такой же мундштук, от чего тот стал двусторонним.

– Вот глядите, ваше благородие, – Губин затянулся, – и курить можно, и огня не видно.

И действительно: сквозной канал странной конструкции позволял безбоязненно затягиваться, а прикрытая передняя часть мундштука делала огонёк такой цигарки невидимым.

– Откуда же такая небывалая штука?

– Так то Игната Семёнова работа. Он и вашему благородию быстро справит. Не желаете?

– Да нет уж, не нужно. И всё же: будь осторожнее.

Радиковский пошёл дальше, придерживаясь рукой за осклизлые от долгих дождей брёвна траншеи.

А утром началось! Такой атаки – не стремительной, а, скорее, изматывающей, вязкой – Радиковский припомнить не мог. Противник словно задался целью измотать, наши силы, измотать не только физически, но и морально, опутать волю, втянуть в бездействие. Или, напротив, вызвать на необдуманную решимость, заставить сорваться прежде времени, начать неподготовленную атаку. Здесь важно, у кого крепче нервы, а у кого они сдадут.

Первым не выдержал штабс-капитан Уваров. Он ринулся со своей ротой в атаку – и увяз. Но самые верные решения приходят внезапно. В этом Радиковский убеждался не раз. И приходят такие внезапные решения, когда кругом всё худо, когда, кажется, нет выхода, когда гибель – и твоя, и товарищей – неминуема. Почему вдруг усталый, до этого отказывавшийся понимать и оценивать происходящее мозг вдруг озаряется внутренним светом?! И уже думается легко, и знаешь уже всё наперёд.

Слишком поспешно вырвавшись вперёд, рота штабс-капитана Уварова врезалась во вражеский фронт и встала, остановленная противником. Образовался выступ, мыс, и его-то усиленно атаковал противник. Рота не сдвигалась, но силы понемногу оставляли их. Ещё немного – и роту либо смяли бы, либо взяли в кольцо.

Со своего фланга Радиковский видел картину, хоть и не полностью. Но он вдруг представил позицию, словно видел её на карте: вот она линия обороны, а вот образованный атакой Уварова «нос». В распоряжении Радиковского только взвод, но расположен он выгодно, и, если быстро и умело контратаковать, можно ввести врага в замешательство.

Атаковал взвод стремительно и так ударил по противнику во фланг, что немцы приняли этот рывок за начало серьёзной атаки основных сил. Они развернулись и пошли на Радиковского. Но одно дело атаковать, идти напролом, и совсем другое – подолгу и терпеливо сдерживать вражеский натиск. С первой задачей взвод Радиковского справился успешно, и предстояло решить задачу вторую.

Нынешняя атака немцев была не той, что прежде. На залёгший в теснине взвод летела шрапнель, плотный пулемётный огонь не давал подняться. Но и немцам отвечали. Рядом с Радиковским непрерывно трещал пулемёт Егора Губина. От раскалённого кожуха поднимался пар: дождевая вода, падая на него, тут же испарялась. Неожиданно пулемёт осёкся и замолчал. Радиковский оглянулся: Губин безуспешно пытался протянуть застрявшую ленту. Радиковский подобрался к оружию: так и есть – брезентовая лента намокла, разбухла, и протащить её казалось невозможным. Радиковский расположился сбоку от пулемёта и стал руками тянуть ленту. Стрельба возобновилась.

Каким-то отдалённым чувством Радиковский уловил, что немецкая атака стала слабее. Это опомнившийся Уваров контратаковал врага, чуть ли не с тыла.

Уваровцы соединились со взводом Радиковского, линия атаки выровнялась. А пулемёт замолчал вновь. Радиковский увидел, как Губин, неловко взмахнув рукой, опрокинулся на землю. Виновато улыбаясь, он посмотрел на Радиковского и успел лишь произнести: