С.Г.Малиновски - Гвардии майор

Настроение было хорошее. Посмеиваясь над идеями Кошки, мы продолжили обсуждать детали. Но и так было ясно, что перед нами будущее, и что некоторое время спустя так будут воевать во всём мире. Солдат впервые из пушечного мяса превращался в полноценную боевую единицу, обладающую собственной волей и инициативой.

Завершив обсуждение, полковник вместе с капитаном Фёдоровым отправились на доклад к Магистру, а от него к адмиралу Истомину…

… Этот день начинался не лучше и не хуже остальных. Французы и англичане продолжали бомбардировку, в нескольких местах были отбиты атаки, в город прибыла почта. Причём, кроме обычной почтовой кареты к центральному штабу на взмыленной лошади, промчался фельдъегерь. Меня этот факт не очень заинтересовал, а полковник встревожился и торопливо направился за ним. Ещё через какое-то время по городу и позициям замелькали посыльные, и, под погребальный звон уцелевших колоколов, армии объявили скорбную весть. Восемнадцатого февраля, скончался государь Великия, Малыя и Белыя Руси и т.д. и т.п. – Николай I. Престол восприял его старший сын – Александр.

Надо сказать, мои верноподданнические чувства, под влиянием полковника и остальных вампиров, сильно пошатнулись. Но я прекрасно понимал, что смена руководства страны в разгар военной кампании – только осложнит ситуацию.

В связи с осадным положением, панихиды по покойному императору служили прямо на передовой. Время от времени, службы прерывались атаками противника, и чтобы остановить их иной раз и батюшки брались за ружья. После панихид был отслужен молебен за здравие и долголетие нового государя, и все смогли разойтись и отдохнуть…

…Долго отдыхать нам не дали. Сообщение о смерти императора противник получил одновременно с нами. Это послужило поводом для ужесточения осады. Бомбардировки стали ещё чаще и мощнее. Свист пуль сливался в сплошной вой.

– Никак к очередному штурму готовятся, – заметил в одну из встреч Кошка.

Я был полностью с ним согласен. Но, до конца февраля, кроме усиления обстрелов у нас было относительно тихо. А человек, такое странное существо, что привыкает ко всему. Вот так и севастопольцы привыкли к ежедневным взрывам и атакам. Они уже не обращали внимания на летящие ядра, философски воспринимая ежесекундную возможность умереть. Люди обходили воронки, держались подальше от полуразрушенных зданий, чтобы не завалило обломками, и продолжали жить, без оглядки на прошлое и без ожидания будущего. Важнее всего было – сегодня. Каждый прожитый день был чудом. Кусок хлеба и чашка воды – счастьем. Горячая каша и чай – верхом мечтаний.

Глядя с позиций на Севастополь, я чуть не плакал. Полгода ежедневных бомбардировок превратили его в руины. Казалось невозможным жить в таких условиях. Но люди не покидали своих полуразрушенных домов. Если же дом полностью разваливался, семьи перебирались в подвалы, предпочитая холод и сырость предательству своего города.

Благодаря местным жителям, в армии каждый день был хлеб, вода, чистое бельё, собранные на улицах и позициях, ядра и пули. Кроме корпуса сестер милосердия, который организовали Пирогов с Дашей, из Петербурга, прибыла госпожа Крестовоздвиженская, с которой приехали ещё несколько десятков женщин, готовых ухаживать за ранеными.

Сама Даша по-прежнему являла собой пример мужества и бескорыстия. Казалось, эта высокая красивая девушка успевает везде. Её видели и в гуще боя, где она бестрепетно перевязывала раненых. И с ведрами воды в окопах, чтобы усталые солдаты могли, в перерывах между боями, утолить жажду. И в госпитале у Пирогова, ассистирующей ему в сложнейших операциях.

Кстати, в отличие от нас, Даша совершенно не желала переезжать на позиции, и упорно продолжала жить в своём маленьком домике на Корабельной стороне. Гольдбер частенько ворчал по этому поводу, но позволял ей эту небольшую вольность. Сам он, как и большинство офицеров, жил в блиндаже рядом с госпиталем. Мы с учителем тоже не были исключением, ещё в самом начале осады переселившись на одну из батарей.

Я не склонен был осуждать Дашу за желание жить дома, но, поскольку бегать за ней чаще всего приходилось именно мне, несколько не одобрял её решения. Всё-таки, Корабельная была далековато от госпиталя. Однако, возможность увидеться с ней наедине, примиряла меня с расстоянием.

Вот и сегодня, Иосиф Дитрихович заглянул в нашу палатку и довольно любезно попросил учителя отправить меня за Дашей. Полковник не возражал, но попросил подождать, пока мы не пообедаем. Заодно, он пригласил его составить нам кампанию.

– Не могу господа, – Иосиф Дитрихович вздохнул, – у меня операция.

– Тогда Пётр Львович сбегает за ней прямо сейчас, – пообещал учитель.

– Пускай молодой человек поест, – не согласился бывший инквизитор, – Даша нужна сегодня не мне, а Пирогову… Господин поручик, – добавил он, обращаясь ко мне, – скажете Дарье Лаврентьевне, чтобы она сразу отправлялась в Николаевскую батарею. Николай Иванович уже разместил там свой госпиталь. Честь имею.

С этими словами он ушёл, а я настороженно посмотрел на полковника. Благожелательность Гольдбера вызывала у меня большее опасение, чем его ругань. Полковник только улыбнулся.

– А почему он с ней мысленно не свяжется? – спросил я.

– Во-первых, Даша, как и положено, ещё практически не может пользоваться невербальной речью… Это мне повезло, – с гордостью заметил учитель, – а во-вторых, он не силен в мысленном общении. Во всяком случае до Корабелки не дотянется.

От удивления я чуть не подавился. То, что бывший инквизитор может чего-то не уметь, совершенно не укладывалось в голове.

– Вы Петя, ешьте, – с насмешливой вежливостью посоветовал учитель, – и поторопитесь. У нас сегодня передислокация.

Я кивнул и продолжил трапезу.

До Корабельной стороны я добирался верхом. Единственное, чего я слегка опасался, что мы можем разминуться, но проверить этого не мог. Мысленно на большие расстояния общаться я ещё не умел, несмотря на все свои успехи, как и искать человека, не зная точного направления. Учитель упоминал, что это вполне возможно, но механизма сего действия мне не объяснил, потому как мой мозг пока не созрел для столь серьёзной задачи. Но, как выяснилось, беспокоился я напрасно. Дашина повозка стояла во дворе. Здесь же бродила стреноженная лошадь. Я спешился и, привязав повод к дереву, для приличия постучал в дверь.

– Входите, Пётр Львович.

Она была уже полностью готова к выходу и с увлечением читала какой-то журнал. Тяга людей простого сословия к знаниям всегда поражала меня. Что Кошка, что Даша тянулись ко всему новому с ненасытной жадностью. Можно было только поражаться с какой скоростью их мозг впитывал знания. Даша, ещё полгода назад не знавшая грамоты, уже освоила не только письмо и чтение, но и весьма прилично изучила английский и немецкий. Объяснялось всё очень просто – именно в этих странах печатались самые передовые статьи о медицине, и хотя читала она их ещё прибегая, время от времени, к помощи словаря, успехи её меня потрясали.