Дмитрий Усачёв - Китай под семью печатями

Заказал, повторюсь, через комиссионера Николая Соколова и расплачивался через него же. Потом случайно выяснилось, что Соколов передал художнику лишь четвёртую часть денег, полученных от заказчика – от Гурме, а всё остальное оставил себе, такому хорошему.

В адрес Соколова в архивных материалах БРЭМ есть и такое обвинение: в 1927 году дал владельцу типографии Шипотминовскому в долг 1000 рублей (тогда на КВЖД ещё были в ходу царские рубли), но под такой грабительский процент, что через год затребовал от должника 2490 царских рублей. И забрал в качестве погашения кредита эту типографию.

Но хватит о Соколове. Нас больше волнует, почему так сложилось, что Нина Афанасьевна Давиденко и её мама Мелания Мироновна не выехали в 1954-м и 1955-м из Китая в СССР.

Чтобы строить догадки, вернёмся к Афанасию Фёдоровичу Давиденко, отцу Нины. После вынужденной продажи доходного дома на Кавказской (зять вытребовал приданое) Давиденко-старший купил ещё один многоквартирный дом. С ещё более выгодным расположением – улица Артиллерийская, 77, на пересечении с Пекарной. Это как раз тот дом, из которого через десять лет, уже при Мао Цзэдуне, писала свои горестные жалобы шестидесятилетняя Нина Давиденко.

В марте 1940-го Афанасий Давиденко передал этот дом в аренду на три года предпринимательнице Ушвей Лидии Степановне. А она открыла в арендованном доме отель под названием «Дайрен». Номера в отеле сдавались как постоянным жильцам, в основном это были японцы, так и посуточно. Увы, посуточными гостями иногда оказывались люди с уголовным прошлым или женщины лёгкого поведения.

И когда договор аренды истёк, Давиденко решил его не пролонгировать. Но оказалось, что ушлая Ушвей уже начала передавать помещения в субаренду третьим лицам, чтобы самой уехать на жительство в Пекин. И всё это без ведома домовладельца – Афанасия Давиденко. И против Лидии Ушвей возбудили, цитирую, «официальное юридическое дело в Примирительной Камере Харбинского Участкового суда». Что это за «Примирительная Камера», и почему именно «камера», я не знаю. Или что-то вроде арбитража? Главное – дом вернулся владельцу, а существование в нём отеля «Дайрен» суд посчитал нежелательным.

Вот ещё один документ, процитировать полностью. Это так называемый специальный опрос.

Такие опросы с пристрастием в ходу у БРЭМ. Вот и агент БРЭМ, подписавшийся как НФН, в июне 1942 года пригласил на беседу главу семейства Давиденко. Кавычки открываются:

«Давиденко Афанасий Фёдорович, эмигрант. Домовладелец.

Имеет предприятие по частям автомашин.

Пришёл вместе с сыном [Владимиром, 31 год].

На вопросы отвечал больше сын. Сын очень много говорит, всё время ссылается на свои большие знакомства с жандармерией. Что по отношению к нему многие из местных чинов различных учреждений пытались заниматься вымогательством, но он каждый раз имел защиту от жандармерии, и при нём этих вымогателей избивали. При нём был даже избит жандармами начальник экономической полиции. По словам Владимира Афанасьевича Давиденко, у него с отцом много врагов из-за того, что они не хотят давать [взятки] всякому встречному и поперечному. Но никакие наветы семье Давиденко не страшны. Отец в настоящее время совершенно отошёл от всех дел, передав всё управление сыну».

Всем доносам донос! Классика жанра!

Итак, отец Нины Афанасьевны к 1943 году – домовладелец.

У него также есть и магазин покрышек и авточастей «Данлоп». Шины Dunlop – они японского производства.

Реклама в «Харбинском времени» за 11 февраля 1940 года. Красивые рамочки. В них:

Может быть, «Хва-мо-кун-сы» – это в переводе как раз и есть «покрышки и авточасти»? Или это название компании Афанасия Фёдоровича – юридического лица, которое и открыло магазин? Да не где-нибудь на отшибе, а в самом центре Пристани, на Коммерческой, 24.

Шестилетний Шура и трёхлетний Вова нетерпеливо перетаптывались у домика на Зелёном Базаре и всё смотрели и смотрели конец их 8-й улочки. Потом Шура забежал в двери, глянул на ходики с гирькой, цепочкой и маятником, покумекал, на всякий случай уточнил у мамы, которая хлопотала у плиты с чем-то вкусным, и выскочил на улицу к Володьке:

– Осталось три минутки, – сообщил он младшему брату, взял его ладошку и стал загибать на ней пальчики: – Видишь, одна минута, две, три… Через три минуты Мишуха и прибежит.

Вова, довольный, закивал головой, растопырив три пальчика. Он учится считать. И ждёт старшего брата. А тот уже со всех ног мчит по Садовой и вот-вот свернёт к их Зелёному Базару. Ведь сегодня воскресенье со всеми вытекающими радостями…

Да, воскресенье. Ура, опять воскресное утро! В приютской столовой все ребята довольные до небес, ведь только по воскресеньям дают на завтрак такие пахучие блинчики с маслом и вареньем. А наш двенадцатилетний Миша, наверное, сияет ярче всех. Ест, а у самого рот до ушей, хоть завязочки пришей. Заходит воспитатель, оглядывает столы, все мальчики воспитанно орудуют вилками и ножами, хотя блины можно руками; сахарницы и горячий чай в кружках, всё в порядке. Останавливает взгляд на Мише, тоже начинает улыбаться.

Воспитатель называет себя выхователем, он откуда-то с западных российских губерний, где говорят такими редкими словами. Имя у него вообще удивительное – Венцеслав. Воспитатель воскресными утрами Мише всегда нужен. Ведь Миша ровно в девять побежит на воскресную побывку к маме, тётям и к братишкам, но лишь после того, как пан Венцеслав отметит в специальной карточке, что «ушёл воспитанник Миша Усачёв в 9.00 такого-то числа». А мама в этой карточке напишет время Мишиного прихода домой и ухода из дому; вернуться надо к шести вечера.

Миша управился с завтраком, собрал рюкзачок, уложил туда коробочку с мармеладками, леденцами и яблоком. Эти вкуснятины давали на неделе, а Миша сам съедать не стал, а припас как гостинцы маме и младшим братьям.

И теперь смотрел на часы, которые над комнатой воспитателя. Без пяти девять. Маятник туда-сюда. Четыре минуты.

Пан Венцеслав вышел в коридор, где его ждали, и кивнул головой. И на улицу выбежали вместе с Мишей ещё шестеро ребят. Все те из приютских, которые не круглые сироты.

Это не детский дом. Приют для Миши, у которого нет папы, а есть одна мама, был, по сути, полуинтернатом, шестидневным пансионом. Конечно, строжайший распорядок. Отбой, сон в комнатах на восьмерых, подъём, утренняя зарядка, учёба, домашние уроки, занятия спортом. Всё расписано по минутам. Чуть ли не строем ходили на Старохарбинскую улицу в гимназию. Все по привычке называли её Хорватовской гимназией, в честь самого знаменитого начальника КВЖД Дмитрия Леонидовича Хорвата, но официально её в 1925 году переименовали в Первую Железнодорожную гимназию, а педагоги остались те же – хорошие.