Э. Кэнтон - Аврелия – патрицианка Рима

Народ вознегодовал, узнав, что правнук крестьянина и внук всадника дерзнул приравнять себя к божествам, и тот в очередной раз задумался о величии христианства, где понятие о Боге едином, вечном и бесконечном делало невозможным присвоение Его имени простым смертным.

Домициан тем не менее не торопился признавать свое поражение. Движимый страхом перед потомками Давида, которые могли разрушить его империю, цезарь отправил в Иудею своего военачальника, чтобы тот разыскал и привез в Рим потомков ненавистного рода.

С целью воскресить в памяти народа древнеримские обычаи, традиции и обряды Домициан приказал уличить Vestalis Maxima в таком злодеянии, которое позволило бы приговорить ее к смерти со всеми ужасами приготовления к страшной казни, применяемой в отношении жриц-девственниц, нарушивших обет целомудрия. Наконец, заподозрив своих родственников в сочувствии христианам, тиран обрушился на них со всей яростью, дабы умилостивить оскорбленных богов кровавым жертвоприношением.

Таковы были намерения императора, когда он покидал Рим, чтобы закончить войну с дакийцами. Неудивительно, что подлые доносчики прилагали все силы и прибегали к любым ухищрениям, чтобы дать пищу ненасытной кровожадности Домициана. Марку Регулу приказали следить за Флавием Клементом и его женой Флавией Домициллой, так как ходили слухи, что они стали последователями Христа. Кроме того, Регулу предстояло найти улики против Корнелии, чтобы обвинить ее и ее сообщника Метелла Целера в ужасном преступлении и лишить жизни.

Этот пункт своего жестокого и коварного плана – уличение весталки в бесчестии – Домициан считал едва ли не главным, ибо помимо расправы с неугодной верховной жрицей возникал удачный повод запугать других жриц Весты казнью за нарушение обета девственности.

Исполняя волю Домициана, Марк Регул подкупил Дориду, прислужницу божественной Аврелии, а параллельно развращал подачками раба-остиария Палестриона, обещая ему статус либерта и умело вытягивая из него сведения об отношениях Метелла Целера и великой весталки Корнелии.

Однако в тот момент, когда, по расчетам Регула, его цель была почти достигнута, в доме Аврелии появилась купленная ею на невольничьем рынке рабыня, и с этого момента наше повествование принимает совсем другой оборот.

За несколько месяцев до описываемых событий в цирюльне брадобрея Евтрапела случился инцидент, о котором нельзя не упомянуть. Евтрапел не любил торопиться, а брил щеки и подбородки своих клиентов « с чувством, с толком, с расстановкой» . Поэт Марк Валерий Марциал сочинил по этому поводу не лишенное остроумия четверостишие:

Цирюльня Евтрапела была одной из образцовых и наиболее посещаемых в Риме заведений подобного рода. Цирюлен в Риме было много, так как заботливость римлян о своей внешности возводилась в культ.

Для привлечения посетителей Евтрапел держал в цирюльне «говорящую» сороку, которая умела подражать человеческой речи, реву животных и звукам музыкальных инструментов. По особому знаку хозяина она произносила похвальную речь императору Домициану. Евтрапел никогда не упускал случая подать ей эту команду, если его клиентом был сенатор, верховный жрец или всадник. Толпа щеголей всех званий и сословий заполняла цирюльню удачливого брадобрея, и, надо отметить, умная птица немало способствовала его успеху, между прочим, вполне заслуженному.

Матроны, законодательницы мод, не проходили мимо этого заведения без того, чтобы не остановить перед ним свои носилки, возок или те изящные, разукрашенные и запряженные породистыми лошадьми колесницы, в которых аристократки разъезжали по городу.

Щеголи были довольны услугами брадобрея. Никто лучше Евтрапела не мог завить их волосы, побрить лицо и выжечь пушок на руках и ногах. Его пемза была такой мягкой, что придавала коже лоск слоновой кости. Сестерции так и падали в его коробку, приумножая состояние талантливого парикмахера.

Выйдя из цирюльни Евтрапела гладко выбритым, искусно завитым и надушенным, всякий щеголь мог с достоинством показаться на публике: на Форуме, в амфитеатре, цирке, – словом, везде, где проводила время римская знать. Разумеется, ему завидовали, выспрашивали, кто его цирюльник, и он небрежно ссылался на Евтрапела, обеспечивая ловкому дельцу новую клиентуру.

Для женщин Евтрапел изобрел целый арсенал способов и средств, делавших даже из дурнушки отменную красавицу, и дамы отдавали приоритет его услугам, оставляя других парикмахеров практически без работы.

Только Евтрапел предлагал парики всех оттенков: от пепельно-белокурого до жгуче-черного. Самый красивый ремешок для сандалий, обтягивавший изящную ножку дамы, можно было приобрести только у Евтрапела. О духах, предлагаемых им своим клиенткам: с ароматом роз, лаванды, цитруса, – которые делали дыхание приятным, а тело – благоухающим, – можно рассказывать бесконечно.

Кокетки не первой молодости – неуемные дочери Венеры – были постоянными посетительницами заведения Евтрапела. Они умоляли его мазями и красками привести в порядок их поблекшие ресницы и поредевшие брови, улучшить овал лица и придать ему свежесть, прочертить и сделать рельефной линию губ, которые давно потеряли привлекательность, но все еще жаждали страстных поцелуев любовников.

Евтрапел никому не отказывал: все волшебные «лекарства» для восстановления красоты представительниц прекрасного пола имелись у него в изобилии и хранились в алебастровых и оловянных сосудах на полках шкафов, запертых на ключ. Средства для возвращения молодости он продавал матронам по таким баснословным ценам, что конкурентам оставалось только скрипеть зубами от зависти.

Одним словом, храм Венеры римлянки посещали гораздо реже, чем цирюльню Евтрапела: мертвая статуя богини не сулила никаких надежд на любовные утехи, искусные же руки парикмахера раскрывали матронам объятия богатых поклонников и дарили вполне живые (из плоти и крови), а не «мраморные» страсти.

У Евтрапела, как у каждого смертного, имелись недостатки; не профессиональные – тут он был безупречен, – а чисто человеческие: такого тщеславного, наглого и болтливого типа Рим еще не видывал. Если новый клиент его чем-то не устраивал, он не тратил на него ни минуты, а отправлял к Пантагату, Корацину, Харидему или Калпетину – весьма достойным мастерам парикмахерского дела, но на фоне такого виртуоза, как Евтрапел, воспринимаемым в качестве ремесленников.