Лана Ладынина - Король и Мастер

– Вполне возможно, что монахиня смотрит на трюкача не осуждающе, а с любопытным интересом, – усмехнулся Гуссен, а про себя додумал, – «и в этом вся соль», – вслух же добавил, – а умный совёнок, олицетворяющий мудрость, как у стародавних греков и римлян, взирает на происходящее с печалью или с ужасом.

– Любопытно, что подумает обо всём математик, когда увидит законченную доску? – Задалась вопросом Херберта.

– А что ты сам скажешь, Иероним? – спросил Антониус младшего сына.

После недолгого молчания Иероним улыбнулся и тихо произнёс:

– Я просто изобразил вполне обыденную сцену городского жития, знакомую любому горожанину.

– Ты изобразил непросто при простой композиции, дорогой братец, – тихо возразил Гуссен, – изобразил таким образом, что зрители безудержно смеются и это вовсе не добрый смех. Возможно, Ян прав, лучше было бы обойтись без святош на картине. Зачем вызывать их злость?

– Без святош любая сцена из тех, что я пишу была бы неполной и даже неправильной. Они живут той же греховной жизнью, что и остальные горожане, но не любят об этом вспоминать.

– Твои напоминания они точно не забудут, могут и припомнить при случае. Будь осторожен, – снова взялся за увещевания Ян.

– Я изобразил городскую жизнь, – повторил Иероним. – мы все смотрим на одно и то же, но видим разное, каждый видит то, что он хочет видеть Я не могу предвитеть как посмотрит и что увидит математик.

«А может быть ты предвидишь, – мысленно произнёс Антониус, не поняв до конца, спрашивет ли он себя или утверждает, – многое предвидишь».

– Это не всегда таким образом, Иероним, – мягко возразил Гуссен брату, – достаточно вспомнить творения братьев ван Эйк. Их алтари и картины излучают красоту и духовность, вызывают трепет и видятся всем одинаково прекрасно.

– Если бы Ян ван Эйк с его кропотливой дотошностью взялся бы написать похожую сцену, – медленно, с озорными искрами в глазах начал Иероним.

– Да ему бы и в голову не пришло изображать эту нечестивую суету, – скороговоркой перебил Иеронима Ян.

Тщательно упаковав едва успевшую просохнуть небольшую картину, Иероним отправился в Лёвен представить её заждавшемуся заказчику. Учёный муж несказанно обрадовался долгожданной и полученной наконец-то картине, гостеприимно предложил художнику ужин и ночлег в своём доме, на что Иероним тотчас согласился. Услышав о намерении Иеронима посетить церковь Святой Девы Марии, математик разъяснил как от его дома скорее всего добраться до церкви с известным на все Нидерланды алтарём.

– Вы быстро её отыщете, господин художник, – промолвил математик, поднося к губам кубок с вином, – наш город небольшой, сродни Хертогенбосу, да и церквушка невелика. Это церковь арбалетчиков. Они заказали мастеру Рогиру картину и преподнесли в дар церкви. Богоугодное дело.

– Богоугодное, – согласился Иероним, – к тому же, они прославили свою церковь на все пределы.

Переступив порог церкви, Иероним вскоре оказался перед внушительных размеров алтарной картиной, перед персонажами почти в его рост. Библейская трагедия вливалась в душу Иеронима. Благоговейность картины околдовывала. Неизбывное горе в лицах, изломанные фигуры, безжизненные, одинаково и будто параллельно изогнутые тела Девы Марии и Иисуса. Слёзы на глазах святых, казалось, через мгновение превратятся в настоящие, живые, горячие слёзы и упадут на пол перед ногами Иеронима. Ясные, сочные цвета, точность и дотошность изображения до последнего штриха, до мельчайшей, едва заметной детали отдавали некой нереальностью. Иероним, сам не замечая того, сложил руки в молитвенном жесте. Кому, чему он молился? Господу Богу? Пресвятой Богоматери? Обволакивающей его слегка потусторонней красоте?

Выйдя из церкви и кинув несколько монет в протянутые грязно-вонючие руки нищих, Иероним посчитал, что все его дела в Лёвене выполнены. Пора обратно домой, в Хертогенбос.

7

Нидерланды. 1550 год.

На бесчисленных увеселениях и особенно популярной здесь охоте наследному принцу Филиппу представили нидерландскую знать. Её, являясь наместницей Нидерландов, хорошо знала Мария Венгерская. Трём наиболее именитым дворянам – графу Хорну, графу Эгмонту и юному принцу Оранскому – предстояло сопровождать наследного принца в путешествии по провинциям Нидерландов, присоединившись к его двору. Император Карл, повинуясь многолетней привычке к передвижениям и желанию собственной персоной представить сыну Нидерланды, также готовился отправиться с Филиппом. Из решения отца принц Филипп заключил: император придаёт огромное значение нидерландским провинциям.

Первое, что незабываемо поразило Филиппа – сколь много языков знает каждый из них, с какой лёгкостью они переходят с французского на фламандский, с фламандского на немецкий, с немецкого на латинский. Но, восхищённый их многоязычием, Филипп не считал необходимым для себя учить другие языки, кроме своего испанского и латинского. С детства он учился математике, истории, литературе и музыке, затем живо интересовался архитектурой, пробовал музицировать и писать картины, чрезвычайно много читал. Император Карл пенял себя, что упустил языки из образования сына. Принц Филипп так не думал. Oн прекрасно обойдётся переводчиками, немало более важных дел, на которых он сосредоточит свои усилия. В этой поездке ему переводил солилный и обстоятельный епископ аррасский де Гранвель, сопровождавший принца большую часть путешествия.

Филипп Монморанси – граф Хорн и граф Ламораль Эгмонт, оба несколькими годами старше принца Филиппа и имевшие уже семьи, с ранних лет воспитывались при императорском дворе. Они состояли на военной службе, успешно учавствовали в военных кампаниях императора Карла. Им император поручил возглавить личную охрану драгоценного наследника. Юный Вильгельм (или Виллем, как его здесь величали на фламандско-голландский манер), принц Оранский, только начинал службу импертору. Испанский принц был доволен и несколько даже очарован своими нидерландскими сопровождающими. Принцу предстояло посетить их дворцы по возвращению в Брюссель, он не раз обмолвился, что совершит эти визиты с большим удовольствием. Особенно удобно он ощущал себя в компании принца Вильгельма Оранского. Как и сам Филипп, Вильгельм не отличался разговорчивостью. С ним Филипп не испытывал той особой неловкости, какую неразговорчивый человек испытывает в словоохотливой компании. Филиппа увлекали их беседы о литературе, работах Эразма. Узнав, что высокий гость читает Эразма Роттердамского, троица преподнесла Филиппу роскошную книгу его трудов, напечатанную и украшенную по их заказу, пока принц Филипп находился в Брюсселе. Филипп нашёл подарок весьма полезным и подходящим в связи со скорым, волнительным для него, посещением Роттердама, тем более волнительным ещё и потому, что Филипп сумел отстоять посещение Роттердама перед отцом-императором, предложившем задержаться подольше в Бреде – там распологались важная крепость и одна из резиденций принца Оранского. Беседуя с испанским принцем о живописи, Вильгельм упомянул имя Иеронима Босха и его замысловатую картину, доставшуюся ему в наследство: