Галина Долгая - Амулет Анахиты. Роман

– Совсем пес твой озверел! – жаловались гости.

Джаркын для острастки цыкнет на него, но не бьет. Понимает, что за него пес горло дерет. Да и кроме безмозглых овец никого у него не осталось. Вот и выходит, что пес – самый близкий из всех живых.

За зиму Джаркын прирезал пару овец. А что их жалеть? Помрет, кому они достанутся? То-то же! И не жалел. Зима прошла. Сердце успокоилось. С весной и силы в тело вернулись. Крепким стал чувствовать себя Джаркын. И все чаще всматривался вдаль, за озеро, на далекие горные хребты. Что там за ними? Выйдет пасти овец и все смотрит в небо. Сокол пролетит – напомнит ему старый сон. Достанет Джаркын заветную лягушку – всегда ее с собой носит! – и вертит в руках, разглядывает. А сокол своим полетом все тревогу нагоняет. Потерял Джаркын покой.

Когда воздух наполнился ароматами молодых трав, когда песни птиц стали веселее, когда пастухи племени начали собираться на выпасы, Джаркын раздал людям скот и все добро, спрятал агатовую лягушку за пазуху, взгромоздил хурджун с припасами на плечо и пошел. Куда? Куда дорога повела!

Пес, оставшийся без дома, без стада, без хозяев, встал в нерешительности. Где-то там блеяли овцы, которых он охранял у своей юрты. Где-то там лежала и разобранная юрта. Где-то там в земле покоилась хозяйка. А хозяин пошел, не позвав его. Пес поднял морду, потянулся к небу и завыл. Джаркын оглянулся. Пес с готовностью напрягся. Джаркын, помолчав, кивком позвал его. Сорвавшись с места, как щенок, кобель рванул к хозяину и, благодарно ткнувшись носом в его колени, посеменил рядом.

Тихое журчание ручья навевало сон. Джаркын смотрел на чистые струи и как зачарованный погружался в иной мир – грез ли, своих мыслей или призрачного сна, в котором он пытался думать, не позволяя духам увести себя туда, где все возможно. Но глаза закрылись. Ласковое тепло пригрело веки. Джаркын обмяк, отдавшись неге, и только музыка ручья еще звучала в его ушах. Расслабленный слух различал переливы воды, то текущей плавно, то попавшей под камень, то струящейся между корнями куста, капризом природы выросшего на кромке речного ложа. Наконец, духи победили, и Джаркын провалился в беспамятство, дарующее отдых телу и уму.

Картины пережитого за все его нелегкое путешествие вновь пронеслись перед внутренним взором, пугая холодом снежных перевалов, прощальным воем старого пса, потерявшегося в снегах, страшного гула лавины, едва не поглотившей его самого хищным снежным оскалом.

Впервые за всю свою жизнь Джаркын почувствовал горечь потери собаки. Разве что в детстве он любил собак, которые росли вместе с ним. Он делился с ними куском хлеба на выпасе отары, грелся у теплого бока, засыпая в ложбинке. Но прошли детские годы и, став взрослым, Джаркын забыл о нежных чувствах и, как и все, был строг с собаками, кормил редко, оставляя им право самим добывать себе еду, прогонял грубым словом, а то и пинком, когда преданная животина кидалась под ноги пришлому человеку. Но пес, с радостью отправившийся с ним в дальние дали, стал самым близким другом, единственным живым существом, которое напоминало о прошлой жизни. Джаркын разговаривал с ним, вспоминал свою старуху. Слыша ее имя, пес вставал и, навострив уши, прислушивался, вглядывался вдаль, ища хозяйку. Джаркын вздыхал, теребя пса по холке, и погружался в свои думы. В них он пребывал всегда, но пес умел вытаскивать его из прошлого лаем, прикосновением мокрого носа, скулежом.

Теперь Джаркын был предоставлен сам себе, совершенно одинок. Никому не нужен. Жалость к себе порой сжимала сердце. Не может человек быть никому не нужен! Не может… Всю жизнь он был кому-то нужен: отцу с матерью, жене, детям, соседям, собаке. А теперь нет никого рядом. Он один. Только каменная лягушка сидит за пазухой и греет грудь своим зеленым брюхом. Зачем она ему?.. Нет! Лучше не думать так! Сколько раз Джаркын ловил себя на этой мысли и сколько раз после ее появления с ним происходили чудеса, о которых и при воспоминании – мурашки по коже. То сокол откуда ни возьмись срывался с вышины и пикировал прямо на него, как на дичь. То ползучие гады преследовали, словно загоняя на единственно верную тропу, которая ведет… Куда? О том не было ему ни снов, ни видений, но то, что он шел, ведомый куда-то некой силой – злой ли, доброй ли? – он понял давно!

В настороженный сон ворвались странные звуки. Ручей потерялся в них. Вместо его баюкающей музыки издалека летел оглушительный вой, напомнивший бывшему пастуху топот несущегося табуна. Джаркын вскочил. Глаза, еще затуманенные сном, ухватили только край потемневшего неба. Гул шел с гор. Ручей из добродушного тихони вдруг превратился в рычащего монстра! Вздыбившись, поменяв цвет с серо-голубого на ржавый, он несся вниз, пучась, расширяясь, сметая на ходу все, что было ему под силу.

Джаркын, недолго думая, подхватил полупустой хурджун и помчался вверх по склону. Ни крутизна, ни сыпучие камни под ногами не могли остановить страх, подгонявший человека, так задиравшего колени, что они одно за другим маячили перед его носом. А ревущий поток, в который в одно мгновение превратился ручей, лизал пятки, кусал зад, кидался на спину густым месивом грязи, несущей в своей страшной массе камни, сваленные деревья, выдранные с корнями кусты.

Темной тучей повис над ущельем поток воды, обрушившийся с небес. Халат старика цеплялся за колючки, тянул вниз отяжелевшим от воды подолом. Джаркын подхватил его на ходу, приподнял, но гнавшийся за ним сель ударил сбоку, выбил из рук хурджун, а самого отбросил на высокий валун, некогда скатившийся с горы, да так и застрявший на века в нелепой позе. Джаркын распахнул руки, обнял камень, вцепился в него намертво. Ноги заскользили по грязному каменному боку, но, попав в углубление левой ногой, Джаркын уперся ею и закинул правую так высоко, как вряд ли смог бы сделать это в обычной жизни. Сель потрепал его спину, влепил грязную пощечину, ткнул в мошонку подвернувшимся камнем и отстал, рыча и негодуя.

Немыслимыми усилиями Джаркын заполз на камень. Сель гудел прямо под ним. Но так и не дотянулся, умчался вниз и вскоре стал худеть, таять, оседать, оставляя за собой безобразный грязевой след. Старик наблюдал за ним, дрожа и стуча зубами. Барабанную дробь отбивали страх и промозглость, вместе решившие добить человека вслед за безумным потоком, от которого тот чудом уцелел.

Джаркын сидел, обхватив колени. Полы халата опали по бокам, через дыры в штанах гулял ветер. Что делать? Как жить? «Э-эх», – простонал он. Горячие капли упали на щеки. Джаркын забыл о том, что мужчины не плачут, и ощущение безысходности выплеснулось скупыми старческими слезами. Но все когда-то кончается! Кончился дождь, убежала беда, высохли слезы. На смену отчаянию пришла жажда жизни. Она появилась с мыслями о голоде, о холоде, которые принуждали встать и идти. Куда? Все равно! Но только идти и искать пищу, тепло, убежище.