Галина Долгая - Амулет Анахиты. Роман

День убежал вслед за селем, и ночь опустилась в ущелье, закрыв его тьмой. Но вскоре волей Тенгри над головой засияли звезды и взошла яркая луна. Джаркын встал. Грязь на халате еще сочилась влагой, отягощая его полы, но идти было можно. И Джаркын пополз вверх, цепляясь за кустики травы, впечатывая каждый шаг так, словно хотел вбуриться в само тело земли.

Вскоре склон начал выполаживаться. Редкие камни торчали на нем, освещенные луной. Джаркын приглядывался к каждому, ища место для ночлега, но в этом царстве одиночества думы не руководили его действиями. Ноги сами вели наверх, как он ни стремился прилечь в какой-нибудь ложбинке под камнем. Только выбравшись на гребень, Джаркын остановился и перевел дух.

Ветер охладил разогревшееся тело, ударил в лицо. Джаркын сощурился и осмотрелся. Он стоял на одном из гребней, нисходящих с длинного хребта: ни его начала, ни конца не различить в ночи. Но можно выбраться на сам хребет, дождаться рассвета и тогда увидеть, что находится за ним, по другую сторону. Надежда найти человеческое жилье крепла в сердце одинокого странника. И даже боязнь худого люда не пугала его в этот час. Джаркын пошел наверх.

На гребне лихой ветер едва не скинул чужого здесь человека. Старик пригнулся и спустился ниже – туда, где природа была доброжелательней, и, выбрав камень покрупней, сел за ним и тут же уснул.

Перед рассветом в природе наступает равновесие. Бодрствующие ночью оставляют мир и уходят в свои норы, тогда как живущие днем еще только просыпаются. Небо светлеет, меняя окраску с серого на розовое, и в эти мгновения стоит абсолютная тишина. Даже ветра льнут к земле, смиряя свой непоседливый нрав. Но гаснет последняя ночная звезда, птицы взлетают в небо, шумом крыльев и песнями приветствуя одну-единственную дневную звезду, имя которой по-разному звучит у отдельных народов, но у всех вызывает поклонение. Солнце, Ра, Митра, Кун, Куеш! Да здравствует звезда, дарующая миру свет – столько света, что ворчливые тени уползают от его обличительного откровения, цветы поднимают влажные головы, люди улыбаются его ласке, шепча молитвы!

Джаркын очнулся от сна и с глубоким вдохом втянул в себя жизнь нового дня. Терпкий воздух пощекотал нос, любопытные лучи скользнули по векам.

Снизу доносился шум реки, и Джаркын почувствовал жажду. Чистое небо обещало спокойный день, а вчерашнее ненастье осталось в памяти страхом. Джаркын долго всматривался в ущелье, еще укрытое тенями хребтов и поблескивающее на гребнях тонкой коркой подмерзшего за ночь фирна. Наметив путь, он обогнул старые сыпучие скалы, торчащие над гребнем сломанными зубьями, и пошел вниз, намереваясь спуститься к ручью, вытекающему из ущелья в широкую долину. Она зеленела вдали, окаймленная хребтами, склоны которых перемежались частоколом елей с проплешинами цветущих лугов.

Перейдя говорливый сай вброд, Джаркын пошел вниз по течению бурной реки, молочные воды которой тащили по дну камни. Задубевшие от грязи ичиги едва сгибались и давили на ноги, но, впитав влагу, они размягчились, и Джаркын почувствовал облегчение. Пусть в сырости, зато без мозолей! Настрадались его ноги за время путешествия, дать бы им отдых, снять бы кожаные сапоги, сунуть ступни в мягкие войлочные тапки, которые ему сваляла Айтулин и которые унес сель…

В думы старика ворвался встречный ветер. Он принес запах дыма… Джаркын сглотнул. Дым означал одно – человеческое жилье! А с ним и еду, и тепло очага, и – да будет славна богиня семьи и домашнего уюта Умай! – гостеприимство хозяев!

Подгоняемый голодом, Джаркын прибавил шаг и вскоре за очередным поворотом реки он увидел широкую поляну и юрту посреди нее. Из-за юрты поднимался в небо дымный хвост. Очаг! Сердце странника возликовало. Лихо перебежав еще один сай по перекинутому через него бревну, Джаркын подошел к юрте и остановился, приветствуемый громким собачьим лаем.

– Кет! Кет! – зычный голос остановил собак и они, как ни в чем не бывало, потрусили назад, подхалимски склонив лохматые шеи.

Джаркын пошел за ними. Около юрты, приглядываясь к незнакомцу, стояла молодая женщина. В отороченной мехом безрукавке она казалась полноватой. На груди безрукавка не сходилась; из-за ворса поблескивали медные пластинки, лежащие на расшитом узорами темном платье.

Еще издали Джаркын поклонился, прижав правую ладонь к сердцу, а, подойдя ближе, остановился и поздоровался:

– Мир вам!

Женщина кивнула в ответ. Но, то ли от страха, то ли от неожиданности, она и слова не промолвила. «Видать, не часто сюда люди заходят», – подумал Джаркын и попытался успокоить:

– Я – странник, давно иду по горам. Вчера едва не погиб. Сель сошел. Я убежал. Потерял все вещи. Позвольте погреться у вас, просушить одежду.

С лица женщины сошло напряжение, но в глазах осталась настороженность. Женщина кивком пригласила гостя в юрту. Джаркын облегченно вздохнул. Не ошибся он! Гостеприимная хозяйка оказалась!

Он переступил порог, откинув полог, постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку. Стянул с себя уже подсохшие ичиги и сел сбоку на кошму. В юрте, защищенной от ветров плотной войлочной накидкой, было тепло. В центре, в земляном углублении, уютно мерцали уголья прогоревшего дерева. Несмотря на открытый тундук 7 7 Тундук – верхнее отверстие в юрте. , в жилище еще стоял дух его обитателей пополам с сыростью, пропитавшей войлок за дождливую ночь. Но Джаркын наслаждался запахами человеческого жилья. Комок подступил к горлу. Он закрыл глаза, зажмурился и как наяву услышал покрякивание своей Айтулин, ее возню у печи, уловил запах горячего молока, аромат надломленного свежего хлеба.

– Эй, – чужой голос прогнал видение.

Джаркын сглотнул горе, открыл глаза. Круглое лицо женщины оказалось прямо перед ним. В ее прищуренных глазах, подпираемых алыми щеками, сквозило любопытство. Джаркын хотел было сравнить ее лицо с луной, но загорелая кожа никак не вязалась с бледным ликом луны. Только тени от плоского носа и пухлых губ отдаленно напоминали пятна на ней. Отороченная мехом шапочка возвышалась на голове женщины. Черные косы выглядывали из-под нее. Украшенные звонкими подвесками, они змеями вились по груди.

Хозяйка подала гостю чашку молока. Разломила хлеб. Шарики сухого кислого сыра лежали горкой на чистой полотняной ткани. Джаркын припал к чаше и, обжигаясь, пил и пил тягучее, маслянистое кобылье молоко. С каждым глотком в него входили силы, предназначенные природой для жеребят, но с давних пор используемые людьми. Осушив чашу до дна, старик поставил ее и благодарно посмотрел на хозяйку юрты. Она смутилась, поспешно встала, стряхнув невидимые крошки с тяжелой юбки, и вышла.

Оставшись один, Джаркын поел и, разморенный теплом и едой, сам не заметил, как уснул, завалившись на бок и положив голову на край стопки одеял, сложенных у стены юрты.