Александр Черенов - Из записок Лаврентия Берии

Но отметили меня товарищи за критику совсем другого плана. Критиковал я не утрату политической бдительности, а «совсем мирное» разгильдяйство, зазнайство, кумовство, неумение работать творчески, неспособность меняться вместе с меняющимися условиями. Словом, всё отжившее: отживший стиль работы, отживший стиль руководства, отжившие представления о том, «что такое хорошо, что такое плохо».

Конечно, не всем это понравилось. И, разумеется, среди тех, кому это очень не понравилось, оказался и Мамия Орахелашвили. Больше того: он оказался не просто в первых рядах, но «во главе движения несогласных».

Товарищ решил, что я, наконец, получил возможность свести с ним личные счёты. Но товарищ ошибался: у меня с ним не было личных счетов. Разве что, общественные. Но и только!

Хотя я понимал, отчего он так «принципиальничает». Ведь, критикуя тифлисских руководителей, я, по сути, критиковал методы работы Орахелашвили. И не потому, что «рыба гниёт с головы», а потому, что «голова» и «туловище» являли собой единое целое. Это я о том, что большую часть руководства городской партийной организации составляли выдвиженцы Орахелашвили. Они являлись его опорой и проводниками его политики. Политики, которая уже не отвечала требования времени. Политики, которая уже тормозила развитие Грузии и всего Закавказья.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что я начал «ротацию кадров». И не только из верности принципам «своей команды» и «новой метлы». Старые кадры, извиняюсь за каламбур, устарели. Всеми своими корнями они проросли в занимаемые кресла, и всем они были довольны. Даже тем, чем не могли быть довольны хотя бы в глубине души. Разумеется, с ними мне было не по пути, так как с этими людьми «каши не сваришь», а я получил именно такую установку. Перевоспитывать взрослых, а то и пожилых мужиков – это даже не смешно. Поэтому оставался единственный вывод: «дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону». Я освободил товарищей от непосильного бремени власти, и трудоустроил их, каждого по способностям. Хотя многих из них по способностям полагалось бы пристроить к метле: на более высокую должность способностей не набиралось.

Мамию тоже убрали. И не только из Грузии, но и с Закавказья: старого большевика определили хранителем партийных святынь. То есть, Иван Дмитриевич был назначен заместителем директора Института Маркса, Энгельса, Ленина. Туда ему и дорога… как старому большевику. Честное слово: этого перевода я – никаким боком! Да и то: не в Сибирь же направили – в Москву! Как сказали бы в Одессе: «Чтоб меня так „уели“!»

Но недовольные в ЦК остались. К сожалению, я был верным адептом партийной дисциплины: «не Первый секретарь избирает ЦК, а ЦК избирает Первого секретаря». Поэтому и сохранилось в Тифлисе «наследие» Орахелашвили в лице товарищей Гогоберидзе, Квирикадзе, Меладзе, Папулии Орджоникидзе – брате Серго, Яшвили, Ломинадзе и некоторых других. Свое недовольство руководством Берии они высказывали «по поводу и без». Проще говоря: по любому поводу. Чтобы я не делал, я делал «не так». Даже «выполнение с перевыполнением» подвергалось решительной критике: «можно было перевыполнить больше, и с меньшими затратами». И это говорили те, кто до меня не давали и меньших планов, а о больших и не мечтали!

Особой критике подвергался мой «авторитарный стиль руководства»: якобы я не советуюсь с товарищами. Часть правды в этой критике имелась. Я и рад был бы советоваться – не всё же одному тянуть! Мне же было бы легче: я ведь не враг себе! Только не зря говорится, что «обжёгшись на молоке, дуешь на воду». Я несколько раз посоветовался с «товарищами оппозиционерами»… и зарёкся делать это впредь. Потому что каждый раз получалось одно и тоже, и всё в духе крыловских «лебедя, рака и щуки».

«Раз пошла такая пьянка», то хочу сознаться: я считал и считаю, что не дело партии подменять собой хозяйственные органы. Заниматься экономикой – это задача правительства, министерств, трестов и так далее. Задача партии – общее руководство политическими процессами, которые протекают в обществе и государстве. Подбор кадров, пропаганда, контроль, определение курса, «воспитание в духе» – вот, чем должна заниматься партия. Сюда можно добавить ещё только общее руководство внешней политикой и вопросами обороны. Всё.

И я рад был бы «размежеваться» и «поделиться», даже под угрозой обвинения в очередном уклоне, да только с кем?! С людьми, которые не отучились работать лишь потому, что и не научились?! С людьми, которые привыкли руководить бумажками, и исключительно из-за стола?!

С людьми, которые могли заболтать любой вопрос и любое дело?! А ведь результат спрашивали именно с меня – и в первую очередь (она же и последняя)! И пусть «битый небитого везёт», но я впрягался, и вёз! Иногда солировал, чаще всего, в одиночку. Как тут не вспомнить Омара Хайяма:

«Ты лучше голодай, чем, что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе, с кем попало!»

Правда, к победным рапортам все собирались до кучи: «и мы пахали». Я лишь скрипел зубами: главное – дело. Оргвыводов в отношении «товарищей» я не делал, но выводы сами напросились. Точнее, один вывод: «на дядю надейся, а сам не плошай!». Потому что «плошать» придётся в одиночку. Это лишь к обеду здесь «каждый – Тит, который «А где моя большая ложка?!». Во всех остальных случаях – «обратная» классика: «Тит, пошли молотить! – Не могу, у меня живот болит!». Увы, это лишь у победы много отцов. А у поражения он всегда один. Тоже – классика.

Но побед было больше, чем поражений, и я пока ещё «держался в седле». Как это, у Симонова в «Сыне артиллериста»: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла». К сожалению, может, и это «ничто» не всегда среднего рода. Нередко с куда большим успехом его может заменить «группа товарищей». Поэтому мне приходилось не только тянуть воз экономики, но и отбиваться от нападок «соратников». Ну, вот, такими принципиальными они оказались, что не могли остановиться: всё продолжали меня разоблачать.

Дело зашло так далеко, что дошло уже до анекдотических обвинений. То есть, «всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно». Сначала по Тифлису, и а затем и по всей республике поползли слухи о том, что Берия начал арестовать мужей привлекательных женщин.

И отпускал он их якобы, лишь «добившись своего». Ну, чего «своего», понятно и без расшифровки. Самое интересное, что Берия «начал безобразничать» уже в тридцать втором! То есть, едва «усевшись в кресло»! Прямо не Берия, а Нерон и Распутин «в одном флаконе»!

Обвинение – не новое, но наглое. В точном соответствии с установкой Геббельса: «Чем чудовищнее ложь, тем легче в неё поверят!». Вот, только дата подкачала. Ну, не было ещё в тридцать втором такого числа арестов, которое соответствовало бы числу «соблазнённых мной» женщин!