Анатолий Крикун - Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 2. Война

посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооружённое нападение, открыв бомбардировку

беззащитного Белграда. Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.

Среди дружественных сношений, союзная Австрия и Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стали домогаться немедленной их отмены и, встретив отказ этим требованиям, внезапно объявили России войну. Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь,

достоинство, целость России и положение её среди Великих Держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные. В грозный час испытания да будут забыты,

внутренние распри. Да укрепиться ещё теснее единение Царя с Его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага. С глубокою верою в правоту Нашего дела и смиренным упованием на

Всемогущий Промысел, Мы молитвенно призываем на

Святую Русь и доблестные войска Наши Божие

благословение. Дан в Санкт-Петербурге в двадцатый

день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, Царствия же Нашего в двадцатое. На подлинном Собственного Императорского Величества рукою подписано… Николай».

Степан вслушивался в каждое слово, стараясь понять смысл произнесённого. Зазвучал гимн России. Все дружно грянули: «Боже Царя храни, сильный, державный царствуй на славу, на славу нам. Царству на страх врагам Царь православный.

Боже царя храни, Боже царя храни».

Ни командир полка, ни Степан и его сослуживцы не знали о содержании телеграммы Николая Вильгельму за пять

дней до Высочайшего манифеста: «Рад твоему возращению в этот чрезвычайно серьёзный момент. Я прибегаю к твоей

помощи. Слабой стране объявлена гнусная война. Возмущение в России вполне разделяемое мною, безмерно. Предвижу, что очень скоро, уступая оказываемому на меня давлению, я буду вынужден принять крайние меры,

которые приведут к войне. Стремясь предотвратить такое бедствие, как европейская война, я прошу тебя во имя

нашей старой дружбы сделать всё, что ты можешь, чтобы твои союзники не зашли слишком далеко. Ники.“ В тот же день Николай получил телеграмму от германского родственника: „…Я вполне понимаю, как трудно тебе и твоему правительству противостоять силе общественного мнения. Поэтому, принимая во внимание сердечную нежную дружбу, издавна связывающую нас крепкими узами, я употреблю всё своё влияние, чтобы побудить австрийцев действовать со всей прямотой для достижения удовлетворительного соглашения с тобой. Я твердо

надеюсь, что ты придёшь ко мне на помощь в моих усилиях сгладить затруднения, которые могут ещё возникнуть. Твой искренний и преданный друг и кузен Вилли». В Вену из Берлина шли шифрограммы: «Не уступать». Прошло пять дней и «Кузен Вилли» объявил брату и милому другу войну. «Дружба- дружбой, а табачок- врозь». Вильгельм хорошо понимал, что у быстро растущей, развивавшейся России с её гигантскими ресурсами будет широкая сеть дорог и мощный флот. Только на верфях самой Германии по заказу России готовились спустить на воду шесть броненосных кораблей и были ещё заказы в Англии и США. Медлить нельзя! Неизбежное произошло или одинокий выстрел

безумца вверг мир в пучину всеобщего сумасшествия? В тот же день, когда обменялись телеграммами «братья», начальник Генерального штаба русской армии

Н.Н.Янушкевич разослал телеграмму во все военные округа за №1285, в том числе и командующему Варшавским округом генералу Иванову: «…тридцатое июля (17) будет объявлено днём нашей общей мобилизации». 1 августа английский брат Николая Джорджи прислал телеграмму: «…безвыходное положение создано каким-либо

недоразумением, которое следует устранить». Всесильный режиссёр чётко планировал безвыходное положение,

которое уже не зависело, ни от императоров, ни от народов.

Степан с напряжением ждал первого боя. Он теперь ответственен не только за себя; под его командой теперь и те с кем он начинал службу и кто влился в полк за два года. Тридцать душ под его ответственностью. То что своим телом и разумом к бою готов, то Степан понимал и чувствовал, но как разить врагов? Стрелял метко, штык в чучело входил точно в назначенное место. И прикладом и тесаком и сапёрной лопатой владел на загляденье другим. Не зря три года ел солдатский хлеб! И обучить этому мог и призы в фехтовании на штыках брал с учебным оружием. Зверя в лесу добывал, но дома даже кур не рубил и скот не резал. Было дело когда до крови носы разбивал и скулы ворочал в молодецкой потехе боголюбовским парням. Так на то она и потеха. Отец с матерью внушали ему в детстве неприятие насилия над человеком и это крепко сидело в нём. Никакие книги читанные о войне, не привели его к ответу – кого и за что можно убивать? Однажды, всеми любимая полковая дама, хранительница библиотеки, поощрявшая его чтение серьёзной литературы и, видя его интерес к военной тематике, принесла ему книжечку рассказов Гаршина, которой не было в библиотеке в свободном чтении и попросила внимательно прочесть и вернуть ей в руки. Уже первый рассказ, прочитанный в выходной день в одиночестве на скамейке, в аллее погожим осенним днём, окрасившим деревья багрянцем и окрасившим кисти рябин в кроваво-красный цвет произвёл на него ещё большее впечатление, чем повествования графа Льва Толстого о войне. Рассказ смутил его разум и заставил задуматься о своем нынешнем ремесле, которое может вызывать муки и страдания не только у врага, но и в своей душе. Хватит ли сил душевных без страха и сомнения вершить своё дело не с соломенным чучелом, а с живой плотью чувствующей боль? Он в детстве, один раз, перенёс, как ему казалось, невыносимую боль и она, иногда, просыпалась в нём, когда в деревне он слышал визг, рёв и хрипы забиваемого скота. Степан в первый раз серьёзно задумался о войне, как о страшной несправедливости и бедствии. Четыре дня, описанные писателем, добровольцем ушедшим на войну и познавший её ужасы, заставили Степана сейчас вернуться опять к пережитому при чтении в аллее. Перед его глазами, как живой, встал герой рассказа, забытый всеми в горячке боя, и сраженный врагом, сам вонзавший штык в живую плоть и стрелявший по людям. От страха громко кричал вместе с другими «Ура!» во всю глотку и мощь лёгких; молодой, полный, когда-то, сил и мечтаний солдат, медленно умирал, как ему казалось. Строчки знаков из книги переворачивали Степанову душу. Он возвращался к прочитанному не раз, но только сейчас, когда война добралась до его тела и сердца, его разум смутился и по телу от сердца потекла холодная кровь, от которой по спине прошёлся мороз. Размышления героя рассказа, глядевшего в лицо трупа убитого им турка, застрявшие в тайниках Степановой памяти, вернулись к нему опять в осеннем лесу с теми же багряными листьями и красными ветвями рябин. «В чём он виноват? Чем я виноват, хотя и убил его?» Ему скоро идти в бой. Сколько жизней он – крепкий, тренированный, наученный владеть смертельным оружием может унести? Цена жизни на войне- копейка. Любой вздох может оказаться последним. Во сколько оценят унесённую жизнь воина его родные и близкие? Сколько слёз прольют и до каких пор терзаться будут? Кто дал ему право убивать? И сейчас, с трепетом в сердце, ожидая первого боя, Степан думал и о Марии, которую стал ещё больше любить и вспоминать. Читая те же рассказы Гаршина, ворочавшие его мысли и будившие его чувства, Степан пытался понять что движет людьми и даёт им силы преодолеть все муки и тяжёлые обстоятельства на которые щедра жизнь.