Борис Споров - Живица. Исход

Анна сидела за столом – писала планы.

– Аня, знаешь, я, наверное, скоро уеду, махну в Среднюю Азию… Не нравится мне здесь, да и с матерью не ладим – старая песня на новый лад. – Римма вздохнула и отложила вязанье на колени.

– Не выдумывай, что тебе там? Никого, одна.

– А я и здесь одна… Устроюсь работать, попытаюсь заочно доучиться. А то ни в тех, ни в этих. Два курса окончила да и выскочила замуж… и ни образования, ни мужа. Но учителем не буду, не хочу. Не выйдет из меня учителя.

– Почему ты так думаешь? – Улыбнувшись, Анна повернулась к Римме.

– Да так. Нет педагогической солидности. Мне бы официанткой работать… или в цирке – на зебре верхом. Вот и поеду в Ташкент – в чайхане шашлыки подавать… А за что это тебя в приказе похвалили? – спросила неожиданно.

Анна смущенно усмехнулась:

– Вот, за мероприятие похвалили, а за низкую успеваемость опять оговорили.

– Чудачка! Да ты не ставь двойки!

– А что ставить, если не хотят учиться?

– Заставь… Впрочем, да, что значит – заставь. Нельзя заставить. Необходима общая атмосфера, общая заинтересованность. – Римма помолчала, как бы взвешивая, а то ли она говорит. – Ань, слушай, брось ты к чертям эту дурацкую работу!.. Да и какой ты педагог? Я понимаю так: если учитель входит в класс и ученики не замирают от страха или уважения перед ним, то это не учитель, пиши пропало. В учителе должно быть что-то магическое… Или как Людмила Станиславовна – гроза. А ты – сама как школьница. Пионервожатой, куда бы ни шло…

Дела в школе у Анны шли не хуже, чем у других, но в душе она уже не раз ругала и себя, и работу, поэтому слушала Римму почти равнодушно.

– Мать однажды говорила, что ты для учителя слишком прозаична, обыденна, простовата. – Сдержанно зевнув, Римма добавила: – Правда, я ей не всегда верю, но ведь и она бывает права… Вот смотрю: ты день и ночь занята школой, а она и к урокам не готовится.

– Ну а что, по-твоему, мне делать? – нехотя всё же попытала Анна.

– Не знаю. Я на твоем месте ушла бы из школы – на год, на два, на три.

– Об этом я уже не раз думала. Но уход – не выход. Надо бы повышать общее образование, вот что. – Анна озабоченно вздохнула, поднялась подогреть чайку. – Я ведь даже среди вас какая-то недотепа, недоразвитая.

Римма весело засмеялась.

– Нет, Аня, милая, разницы между нами нет. Разница лишь в том, что мы родились и жили в городе, а ты – в деревне. Мы самые что ни на есть болтливенькие и суетливенькие, языки, знаешь, по-газетному подвешены – и вся любовь. Пройдет год-два, и ты…

– Нет. – Анна досадливо усмехнулась. – Мама-старенькая говорила: с посконным-то рылом да в калачный ряд… Знать, мало закончить педучилище. Нет, Римма, ты во многом права, жаль, что уезжать собираешься. Хорошая ты подруга, привыкла я к тебе…

Вскоре Римма действительно уехала – невесть куда.

Весна застала врасплох…

За первую неделю апреля высокие сугробы потяжелели и оплыли. Разлилось, хоть на лодке плыви.

Как-то зашли перелетихинские бабы: тревожно-грустные, они так и не стали похожи на строителей. Повздыхали, пожаловались, а уходя, Кирганиха сказала:

– Нет, Анна, дорога наладится – укатим. Как ни гоже, говорят, а дома лучше… Скоро, чай, и картошку садить.

– А так, как здесь, если вваливать, и дома сыт будешь, – воинственно заключила Настасья. – Уедем, попритчило бы весь и «Гэсстрой», живешь как в западне…

Анна кивала, соглашалась. Ей было жаль своих деревенских, так и не нашедших на чужой сторонке лучшей доли. Невольно вспомнилась кем-то сложенная здесь и распеваемая частушка:

Накануне Анна проводила экскурсию – весна взломала на Волге лед. Скрежеща и дробясь, льдины взлезали одна на другую, дыбились, как белые медведи, и, словно обнявшись, медленно уходили под воду.

– Лодка, Анна Петровна, лодка! – дружно закричали девочки.

Действительно, меж льдин затесало и несло лодку. От неожиданности Анна смутилась перед нахлынувшим желанием: сесть бы в эту лодку, и пусть несет и несет – далеко, за горизонты, к морю…

Вечерело. Уже и уборщица ушла из школы. Засиделась только Анна – проверяла сочинения в учительской. Проверяла и удивлялась – опять Волга коварная: по весне ушли под лед трактор и машина с мукой, утонула женщина – бригадой из Городка несли в мешках хлеб для столовой… Обо всем этом писали в сочинениях дети.

Оставалось несколько тетрадей, когда неожиданно вошел Виктор.

– Здравствуй, – дивясь, поздоровалась Анна. Она впервые оказалась с ним вот так, один на один, – и оробела.

– Салют, – ответил он и, слегка вскинув руку, прошел к застекленному шкафу, где на полках хранились подшивки давних педагогических журналов.

Анна отвлеклась от сочинений и в забытьи рассеянно смотрела ему в спину, а он – бесцельно перелистывал журналы. Но вдруг резко повернулся:

– Ну, что ты на меня так смотришь?! Затылку больно!

Анна вздрогнула и обмерла, точно ее уличили в чем-то нехорошем. Она попыталась что-то ответить, как-то объясниться, но окончательно смутилась.

– Ну, ну, я пошутил, – примиренчески сказал Виктор и сел рядом на кожаный диван. – Что ты проверяешь? – Он бесцеремонно взял одну из тетрадей. – «Волга весной» – это интересно, – оценил и небрежно отбросил тетрадь на стол. – Да, весной все цветет: и деревья, и Волга… и ты – цветешь. – Виктор нервно усмехнулся и вольготно откинулся на спинку дивана. – Вон ведь ты какая рыжая стала!

Анна механически прикрыла ладонью щеку, рассеянно возразив:

– Нет, я не рыжая – это веснушки… немного.

– Ну что ты закрылась, так и весну твою не видно.

Он поймал ее руку, твердо отвел от лица. Она хотела сказать решительно, но решительно не получилось:

– Не надо.

– Видишь, какая ты красивая, влюбиться можно, – сохраняя внешнее спокойствие, цедил Виктор и настойчиво влек Анну за руку.

«Смеется, бессовестный! И что смеешься!» – так хотелось с гневом укорить, но опять же лишь робко сказала:

– Не надо.

А он уже обхватил, сжал ее хрупкие плечи, привлек и поцеловал в сжатые губы. Она все же оттолкнула его в грудь.

– Уйди! – выкрикнула громко и, стыдясь, закрыла лицо ладошками. – Уйди, бессовестный, уйди! – тише повторила она, вздрогнув вся, и слезы сами собой поплыли по щекам. И на какое-то время охватило безволие…

Те же сильные руки толкали ее, казалось, в пропасть. Она прятала лицо и повторяла, как если бы и слов других не знала:

– Не надо…

А когда Анна окончательно рухнула в эту пропасть и открыла глаза, то прежде всего удивилась тому, что лежит на диване и что в учительской темно.

– Да что это такое на самом-то деле! – Она мгновенно вдруг отрезвела, рванула, как птица из рук ловца, но было уже поздно. И Анна лишь шумно вздохнула.