Борис Споров - Живица. Исход

– Прежде всего – не падать духом и не говорить, что положение безнадежное, – выслушав Анну, начала директор. – Хорошо, что обратились – значит, все будет в порядке.

– Не успокаивайте, Людмила Станиславовна, мне, видимо, надо оставить эту школу.

– Вон даже как! Сдаваться? Нет… Народец здесь тертый, тяжелый, приезжему трудновато… – После паузы директор оживилась: – Знаете, что надо? Надо поставить себя выше окружающих на сотню голов, сознавать себя генералом, а не солдатом! Тем более с детьми. Вы повышаете голос, нервничаете, а им смешно… Холодное, высокомерное отношение и хотя бы видимое спокойствие. Значит, сменить тон, не повышать голоса, требовать не в общем, а конкретно и до конца; выявить заправил, вызвать родителей, вразумить, что их дети могут быть исключены… Я помогу вам объясняться. Вот так.

С уважением и робостью, действительно как солдат на генерала, смотрела Анна на Людмилу Станиславовну, уважая спокойствие и трезвую рассудительность, но и робея перед спокойствием и рассудительностью. Смотрела и точно не сомневалась, что дело наладится, стоит лишь взяться ей – всемогущей директрисе.

– Ну а теперь пойдемте ко мне ужинать.

– Нет, нет, спасибо, – поспешила отказаться Анна.

– Ну что ж, потчевать велено, неволить – грех… Только не сомневайтесь и не расстраивайтесь – все будет хорошо, да и «Волгострой» нас выручит. Через год-два мы будем работать в школе городского типа. Я и это учла… при переезде сюда. – Она вздохнула. – Здесь будет строиться громадная гидроэлектростанция. Естественно, сначала рабочий поселок, а со временем – город, говорят, город Волжск или Поволжск, не знаю… В Городок уже свозят вербованных, так что потерпите. Народу здесь будет великое множество. – И, помолчав, она для себя, что ли, дополнила: – В январе приедут и мои орлы – дети; они там, на Востоке…

Некоторое время Анна перестраивалась: пыталась быть холодной, строгой и спокойной, но это у нее не совсем получалось, хотя четвероклассники насторожились. И наконец вошел в действие директорский план.

– Козлов, Орехов, Морохов, поднимайтесь, идите за родителями, – заранее продуманно, спокойно сказала Анна.

Класс замер, трое вызывающе смотрели на учительницу. Наконец Морохов ответил за всех:

– И не подумаём.

– Урок продолжаться не будет, – опять же спокойно объявила Анна, от напряжения кончик ее носа побелел. Открыла дверь и позвала уборщицу.

В дверях появилась коротконогая плотная Анфиса.

– Сходите к родителям Козлова, Орехова и Морохова, пригласите их в школу, и чтобы пришли обязательно.

– Это я ментом, – ответила Анфиса. – Вот дома ли?

– Анфиса, только решись, – покраснев от гнева, сказал Морохов.

– У, еретик паршивый, я те ментом кудери вытреплю! – Она воинственно двинулась к обидчику, но Анна остановила ее. Ворча, Анфиса вышла из класса.

Пришли родители, и Анна только удивлялась: директорша говорила с ними как с провинившимися первачами – отчитывала со всех сторон, и женщины, обычно дерзкие на язык, как в рот воды набрали.

Во время перемены построили линейку. Людмила Станиславовна зачитала приказ об исключении Морохова из школы.

– Так будет с каждым, кто не пожелает подчиняться школьным правилам и учителю, кто будет нарушать дисциплину и не будет учить уроки. Исключать! Идите, работайте в колхозе! – закончила директор на одном дыхании.

Ох, долго после этого Анна не могла успокоиться. Её мучила совесть.

«Боже мой, – думала она, – виноват ли Морохов, если я не могла справиться с классом. Какой же я учитель?» – и всхлипывала от горя.

Класс притих, дело пошло на лад, но Анна понимала, что все держится на страхе и что половина глаз смотрит на нее недобро. Невольно она начинала заигрывать с классом, но дети не шли на эту «удочку».

Зимой живо заговорили о «Волгострое». А к новому, тысяча девятьсот сорок восьмому году по деревням повезли вербованных. Предчувствуя разорение, местные беспомощно хмурились, но на квартиры пускали – обязывал сельсовет, да и деньги платили.

После Нового года приехали и «орлы» Людмилы Станиславовны: Римма, худощавая рыжеволосая девушка лет двадцати двух, и Виктор – лет двадцати, среднего роста спортивный парень.

Даже в морозы Виктор одевался легко. Каждое утро он выходил на школьное крыльцо с лыжами в руках: надевал шапочку, пристегивал крепления – и по лыжне в сторону леса. И каждое утро Анна из окна тайно любовалась им.

Начальник строительства Аксенов, перебравшись из Городка, со всем своим жиденьким аппаратом разместился в обычной пестовской избе. Ежедневно там толпились вербованные: мужчины, женщины – в спецовочных ватниках, с топорами, пилами и лопатами.

По деревне ежедневно тянулись с койками, с казенными постелями – всё в рассрочку. Одни громко матюкались, ругали начальство, а чаще – местных «куркулей», другие казались спокойны и терпеливы – колхозницы-солдатки. С малыми детьми съезжались они со всей области, пытаясь найти выход из деревенской погибели. Но из нужды попадали в нужду не менее жгучую. Анна видела это и плакала, когда ученики – дети вербованных колхозниц – ходили по деревне, возмущали местных жителей, прося милостыню Христа ради. Однажды Анна слышала, как второклассник просил у Мурашкиных:

– Тётя, подай хрстаради кусочек…

Поворчав, старуха подала, но мальчишка не уходил.

– А ты иди, иди, – подтурнула Мурашкина.

– Тёть, на завтра дай, я завтра не приду.

И тётя растерялась – подала… Оказалось, что мальчик во всех домах, где ему подавали, просил ещё и на завтра, потому что завтра он шёл в другую деревню…

Вся пригодная для жилья площадь уже вскоре была забита вербованными. Селили даже в бани и хлева, а вербовщики всё везли и везли под морозом в открытых машинах с детьми строителей и строительниц будущей стройки коммунизма, волжского гиганта.

Анна спешила по улице. Несла в бидончике молоко – учителя получали его на ферме по закупочной цене. На этот раз молоко отпускала Морохова. Меркой она черпала молоко и глухо ворчала. А когда налила и распрямилась, то гневно стукнула бидончик на шаткий стол, так что молоко плеснулось.

– Парнишек выганивают, а за молоком прутся!

И Анна, добрая душа, ответила искренне:

– Пусть он ко мне на дом ходит, я с ним буду заниматься.

– Заниматься! – во весь голос возмутилась Морохова. – Выгнала, а теперь – пусть ходит! На-кось, выкуси! – И ткнула кукиш в лицо Анны. – Выкуси! Топерича он работать пойдет!

Молоко выплескивалось из-под крышки. Анна шла, и ей чудилось, что вся деревня тычет в окна кукиши. Она чувствовала себя заброшенной и чужой, потому что никак не могла стать «генералом». Деревня обращалась с ней как солдат с солдатом. И это надо было пережить – понять, оценить. Да не вдруг.