Сергей Соколов - Грозный. Первый настоящий император Руси

– Благословит предстоятель – доведется, – ответил игумен и, прошептав тихо: «Благослови вас Господь», перекрестил удаляющиеся фигуры.

Дед и внук прошли мимо пышных палисадников Лубянки, оставили по правую руку дымящий пушечный двор, преодолели мостовую Никольской, застроенной боярскими палатами, пересекли по деревянному мосту ров и вошли в Никольские ворота. Не успел колокол отбить полдень, как Александр Иванович занял свое место на скамье среди зодчих мастеров в палате у дьяка Разрядного приказа Ивана Григорьевича Выродкова. Сергуле же было наказано никуда не отлучаться с Ивановской площади, где он и болтался до дедова возвращения.

На мурзу Рашида, бывшего послом Казанского царства при дворе Московского великого князя, было жалко смотреть. В Белой палате ханского дворца собрался диван – верховный совет знати средневековой Казани. На четырех топчанах, обшитых кремовым шелком и серебряными нитями, полусидели карачи – главы четырех знатнейших родов, фактические соправители хана. На широких скамьях, расставленных чуть далее полукругом, разместились эмиры – основные владельцы земель и угодий, турецкий паша – представитель султана и ногайский хан Юсуф – дедушка нынешнего Казанского хана. Вдоль стен сидели на полу по-восточному мурзы, беки, чувашские и черемисские князья. Все присутствующие так или иначе были обращены лицами к роскошному топчану, примыкающему к главной стене палаты, богато украшенной резьбой по камню: шамаили – изречениями из Корана и характерными для Казани тюльпанами. На этом ложе, являвшемся композиционным центром Белой палаты, в окружении мягких игрушек, вертелся двухлетний мальчик – казанский хан Утямыш-Гирей. За ним с царственной осанкой, скрестив опущенные перед собой руки в замысловатых браслетах, стояла Сююмбике, вдова умершего недавно хана Сафа-Гирея, мать маленького Утямыша. По краям царского места стояли четыре широкоплечих стража, каждый из них держал правую руку на эфесе сабли.

Посол Рашид был и без того невысокого роста, а стоя на коленях в центре залы, озираясь на присутствующих с видом побитой собаки, он был воплощением ничтожества. Вопросы начал задавать карачи Булат Ширин, пожилой и властный татарин в темно-синем халате и белом тюрбане, с благородно обрамленным совершенной седой бородой лицом.

– Скажи, Рашид-бек, хорошо ли помнишь ты наши наставления? С чем посылала тебя Казанская земля к московскому князю? Мы посвятили тебя в наши планы, а ты все испортил. Великий Сафа-Гирей оставил этот мир пять полных лун тому назад, оставив нам своего наследника. Наша обязанность позаботиться, чтобы он правил в мире, чтобы земля наша процветала. Обернись, посмотри на этого мальчика, всем нам в глаза посмотри! Ты хочешь войны? Ты не смог объяснить людям молодого князя, что сейчас война не нужна? Или ты не счел нужным это объяснять? – Ширин явно говорил не с несчастным Рашидом, он своими величавыми вопросами работал на всех присутствующих.

– Сиятельный Булат Ширин, позволь прервать твою яркую речь! – поднялся высокий эмир Акрам, с уверенной улыбкой на лице закаленного воина. – Давай послушаем посла, пусть расскажет о своих делах сам, пока он здесь, а не в зиндане. Дай ему ответить на твои важные вопросы, сиятельный карачи!

После минутной паузы посол заговорил:

– Послание великого хана Утямыша, составленное тобой, сиятельный карачи Ширин, было со мной постоянно. Много дней искал я встречи с духовным главой московским. Предлагал через верных людей золото – все напрасно. Не берет теперь главный духовник русский денег! А с молодым князем Иваном все время ходит поп Сильвестр и еще трое князей чуть старше возрастом. Никого не допускают до самого, и сами знаются только со своими. И тоже ни серебра, ни мехов не берут, ни камней. Сколько ни пробовал…

Потом на наше подворье пришли нукеры князя, числом до сотни, стрельцами их зовут. Велели собраться и с ними ехать. Всем посольством. Ехали почти день до села Воробьева. Там в тереме к князю меня и впустили. С поклоном передал грамоту, начал речь, но не послушал никто. Князь Иван отдал грамоту своему князю Адашу, а тот надорвал ее до половины и бросил. Еще Иван сказал такие слова: «Не жалует меня, убогого, великий хан своим вниманием, а я уж палаты ему в Кремле освободил. Видишь, в избушку съехал! Придется Ивашке самому в Казань на поклон приехать. Ждите, недолго ждать».

Посол Рашид мог еще долго рассказывать, как не пустили его с посольством обратно в Москву, как сопровождали, фактически гнали конвоем до самой Коломны, но голоса его уже никто не слышал.

– Понятны слова Ивана – Москва нас за улус уже считает! За удел! Разговаривать даже не хочет! – горячился эмир Акрам.

– А ты воевать собрался? Интересно, с каким войском? – поднялся с места Ширин.

– Крымцев надо звать! И Москву с ними жечь! – криком вступил в дискуссию еще один эмир. – Ногайцев звать!

– Мало сам ободрал людей? Хочешь их под голодных крымцев отдать? – противостояли другие спорщики. Неизвестно, дошло ли бы дело до рукопашной схватки – спор уже выходил за рамки приличий. Сююмбике инстинктивно обняла сына, как бы прикрывая собой, а отец ее Юсуф мигом оказался рядом и держался за рукоять кинжала.

Вдруг резко распахнулись высокие двери зала, впуская солнечный свет, при котором сразу все заиграло по-другому. В зал не вошли – вбежали около пятидесяти одинаково одетых в черные халаты молодых людей. Они ловко выстроились в шеренгу плечом к плечу, лицами к окружающим, образовав коридор. «Мюриды! Черные ангелы Кул-Шарифа», – сказал кто-то негромко, и воцарилась звенящая тишина. Медленным шагом, цокая копытами, в зал въехал всадник на высокой белой лошади. Роскошный черный халат, отороченный дорогим мехом и расшитый золотом, покрывал его до самых сапог. В одной руке всадник держал длинные четки, на запястье другой висела коротенькая нагайка. После короткого паралича все присутствующие в палате повалились на колени, положили ладони на пол и низко согнулись. Только Булат Ширин, встав со своего топчана, сделал несколько шагов навстречу, приложил левую руку к сердцу и произнес:

– Могу ли я поцеловать стремя твое, благословенный потомок Мухаммеда?

Сеид Кул-Шариф выдержал паузу, оглядел с ног до головы Ширина и обратился ко всем присутствующим таким тихим голосом, которым всегда говорили великие люди, достигшие непререкаемого авторитета:

– Всевышний даровал нам эту северную жемчужину Ислама! Нельзя позволить кресту возвыситься над ней. Нельзя позволить неверным приблизиться к могилам наших предков и святым камням. Источник чистой воды не должно осквернять нечистотами, а источник чистой веры – неверием. Аллах даст нам силы и подмогу в нужное время, и он же в нужное время дарует нам жизнь вечную. Это не молитва, ведь в зале женщина! Это слова мои для ваших голов. Заберите посла к нам в медресе, – это уже обратившись к дервишам, – он нуждается в духовной поддержке.