Виктория Блиндер - Столкновение… с прошлым

В тот день я предупредила, что задержусь, и поехала к психологу. Внутри у меня все сопротивлялось этому визиту. Я всегда очень осторожно относилась к незнакомым людям. У меня был небольшой и вполне устоявшийся круг общения, который меня вполне устраивал. А уж о том, чтобы изливать кому-то душу не было и речи. Поэтому я не совсем представляла, как буду общаться с психологом.

Меня принял мужчина лет 40-45, высокий, худощавый, как говорят, приятной наружности. Расположившись в удобном кресле, я выжидала. Он представился, сказав дежурную фразу о том, что рад меня видеть, и попросил представиться и рассказать, что привело меня к нему. Уютная комната с неярким освещением и мягкое кресло расслабляли. Назвав свое имя, возраст и семейное положение, я задумалась, что еще можно рассказать о себе. Видимо молчание затянулось, потому что я услышала вопрос, что меня беспокоит. И действительно, что меня беспокоит – галлюцинации? раздвоение личности? страхи? Было трудно сформулировать. Одно было ясно: мне плохо.

Я начала с аварии. Не то что до аварии все было безоблачно, но все было привычно и понятно. Была налаженная жизнь. Все как у всех. Авария изменила ее. Я в который раз стала рассказывать, что осталось в памяти после аварии – и снова ничего кроме полета, туннеля и вида сверху не вспомнила. Период между аварией и тем, что я очнулась в больнице, стерся из памяти.

"Мешает ли это вам?" – спросил психолог.

Да, наверное, мешает, так как осталось много вопросов. Я совсем не помнила, как меня достали из машины, но зато хорошо помнила картину аварии, которую видела сверху, расположение своего тела.

– Что оно у вас вызывало?

– Наверное, ничего, кроме любопытства. Во всяком случае, я не помню ощущения жалости или желания вернуться.

– А что вы помните?

– Свет, легкость, ощущение любви.

Я много раз потом пыталась понять, почему было так легко без тела. Казалось, что душа создана для полета, и тело ее приземляет. А может, душа просто знала, что туда нельзя войти с телом, оно было балластом, и она была рада возможности расстаться с ним. Не знаю. А потом мне сказали, что я должна вернуться.

– На каком языке?

– Не знаю. Я просто поняла это, я услышала это на телепатическом уровне. Мне было жаль уходить оттуда, но у меня не было выбора. Все решили за меня, и я должна была вернуться.

Вспомнилось, что много дней после аварии у меня появлялось ощущение легкости и полета, пока оно не стало переходить в сны… Сны! В общем-то, я из-за них и пришла.

Но время приема истекло. Он объяснил мне, что встречаться мы будем по часу два раза в неделю. Мы назначили время и распрощались.

По дороге на работу я все время мысленно возвращалась к разговору. Первый раз я ответила вслух на вопросы, которые после аварии все время задавала сама себе. Кто-то другой сформулировал их, но мне казалось, что это мои вопросы, и целый час я разговаривала сама с собой. Правда, за это время я не коснулась того, что мучило меня больше всего – снов, девочки и ощущения, что это я, но в какой-то другой жизни, в каком-то другом измерении.

Между сном, когда я увидела ее первый раз, и встречей с психологом, прошел почти месяц. За это время я узнала о ней гораздо больше. Я знала, что ей восемь лет, что зовут ее Розмари, и что живет она с отцом в большом доме, который расположен в двадцати минутах езды от города. Что она получает домашнее образование, у нее есть бонна, которая с ней постоянно, и две приходящие учительницы. Я никогда не видела ее с матерью, но в доме висел портрет молодой женщины, на которую девочка была очень похожа. Женщине было не больше двадцати пяти. Те же светлые волосы, те же синие глаза. На портрете женщина была в вечернем платье, которое, как и сапфировые серьги, подчеркивало цвет глаз. Единственное, что смущало, – обреченность во взгляде. Когда я впервые увидела портрет, меня поразило сходство женщины с девочкой, но более всего то, что я увидела у девочки в глазах ту же обреченность.

Во сне я сливалась с этим ребенком. Я знала, что она любит, чего не любит, чем она занимается, о чем думает. Все в ней было мне знакомо. Кажется, я уже почти смирилась, что живу в двух измерениях, что раздваиваюсь. Днем я жила обычной, доаварийной жизнью, а ночью, во сне улетала в какую-то прошлую инкарнацию. Я не помнила ее начала и не помнила ее конца, но, видимо, почему-то должна была пройти ее вновь.

Но что именно?

Я смотрела на ту жизнь глазами восьмилетней девочки, знала то, что она знает. Я росла вместе с ней. Одно было точно – закон Эйнштейна работал, время действительно относительно, оно во сне пролетало гораздо быстрее. Ее жизнь была достаточно однообразна. Занятия по утрам, небольшой перерыв, который она обычно проводила в отцовской библиотеке. Потом занятия музыкой. С ней говорили на трех разных языках, и что было удивительно, я, не знающая ни одного европейского языка, кроме русского, понимала абсолютно все. Но как? Вопросов набиралось гораздо больше, чем ответов.

Следующий визит прошел в запланированное время. Но вместо того чтобы вернуться к аварии и снам, психолог почему-то решил ознакомиться с моим детством.

– Что вы помните из детского возраста?

– Мне было хорошо.

Я понимала, что это не ответ, но не знала, что надо рассказать. Я росла в большой семье с родителями, бабушками и дедушками, тетями и дядями, двоюродными братьями и сестрами. Никогда не слышала криков и скандалов, никогда не видела ссор. Может, они и были, но не на моих глазах. Я действительно не знала, что ему интересно из этого.

– Боялись ли вы чего-нибудь в детстве?

– Не так, чтобы помнить это. Хотя нет – я боялась собак. Я и сегодня их боюсь. Когда они встречаются мне на пути, я чувствую, как холодеют и становятся ватными руки и ноги, меня просто парализует страх.

– Вас пугали в детстве собаками?

– Нет. Меня никогда ничем не пугали. С детства со мной говорили как со взрослой, мне объясняли, но никогда не пугали и не наказывали. Это было не в правилах воспитания.

– Может быть, вас в детстве кусала собака?

– Нет, этого точно не было.

– Откуда же этот страх?

– Не знаю. Он был во мне всегда. Я не могу назвать его источник, я никогда не задумывалась об этом. Но знаю одно – не было ничего, что вызвало его, он шел изнутри.

– Значит, у вас было абсолютно счастливое и безоблачное детство? – переспросил психолог.

– Да, – я улыбнулась.

С какого возраста я себя помню?

Трудно сказать, отдельные эпизоды помнятся из совсем раннего возраста. Я помню, как в два года получила подарки на Хануку. Запомнилось, так как подарков даже для меня, привыкшей к ним, было очень много. Вернее, было так: мне сказали, что я должна попросить у дедушки ханукальные деньги, и он мне даст много игрушек. Я с нетерпением дождалась дедушкиного возвращения с работы и громко произнесла заученную заранее фразу, ожидая обещанного. Дедушка засмеялся и дал мне какую-то бумажку (понятие денег для меня тогда не существовало). Было очень обидно, потому что я просто не знала, для чего она мне нужна. Слезы были готовы политься из глаз, но меня тут же повели в магазин игрушек, и через час мы вернулись с двумя большими свертками.