Петр Цивлин - Так это было

Вот почему личное оскорбление, наносимое нами хозяину, не имело последствий. Если шла прибыль, если копился процент за лишний задержанный день зарплаты, если удавалось избежать неустойки, хозяйчики типа Моньки шли на любые условия, даже, если бы им каждый день приходилось расплачиваться своими боками.

Материальное снабжение мастерской происходило эффективно, хотя и своеобразно. Основные металлы хозяин приобретал на складе старого металла. В магазинах же, где продавался новый металл, он был редким гостем. Он лично, не доверяя ни мастерам, ни кому другому, посещал упомянутые склады и часами отбирал нужный ему металл, который приобретал за полцены. После этого он посылал трех-четырех учеников и они, надрываясь, перетаскивали на своих плечах этот металл в мастерскую через весь город. Часто приобретались краденные материалы – олово, свинец, медь, трубы и т. п. Всё это давало свою долю прибыли хозяину и его это вполне устраивало.

Почему я останавливаюсь на этих, казалось бы, мелочах? Чтобы подчеркнуть, что капиталистическая прибыль создается не только путем эксплуатации рабочей силы, обкрадывания трудящихся, но и путем жесточайшей экономии сырья и материалов. Об этом вспоминаешь, глядя, порой, на поразительную бесхозяйственность, с которой приходиться встречаться в нашем социалистическом строительстве, где слово «наше» является зачастую синонимом слова "ничье".

Положение ученика в частной мастерской было нелегким. Рабочий день в мастерской начинался в 6 часов утра, а заканчивался в 6 вечера. Ученик же обязан был являться к 5 часам утра для того, чтобы развести горн, разжечь печи, подготовить инструмент, поднести уголь для горна.

Уходил с работы ученик на час позднее, т. е. около 7 часов вечера. В это время он должен был убрать инструмент, погасить горн и печи, подмести и запереть мастерскую. Таким образом, рабочий день такого труженика составлял около 14 часов, без учета времени на дорогу до дома, располагавшегося обычно где-то на рабочей окраине. Это было нелегко, тем более, что труженику от роду было 11–12 лет. Но и это бы ничего, если бы не крайне унизительное, бесправное положение, в котором постоянно находился ученик частной мастерской, особенно на первом году обучения.

После прихода на работу в 5 часов утра и исполнения обязанностей по подготовке рабочих мест, ему надлежало идти к хозяину на дом, чтобы наколоть дрова, вынести помои, а затем, когда проснется хозяйка, пойти с ней на базар, где она, торгуясь за каждую копейку, приобретала продукты и хозяйственную утварь для дома. Помню, сколько проклятий пошлешь на ее голову, когда, дрожа от холода всем телом, обмораживая руки зимой и обливаясь потом от летней жары, тащишь тяжеленные корзины со всяческой снедью, живой птицей и другими товарами. А она шествует впереди, не оглядываясь, важная и спесивая, уверенная в полной покорности её одиннадцатилетнего раба. И я не помню ни одного случая, чтобы хозяйка оказала хоть какую-то помощь, выразила сочувствие.

А если у хозяйки были грудные дети, то ученик после прихода с базара, пока она готовит обед, должен был следить за ребенком, пеленать его, стирать пеленки и т. п. И только после обеда он вместе с хозяином возвращался в мастерскую, где прислуживал мастерам, сопровождал хозяина на склад материалов и перетаскивал в мастерскую купленный товар.

В первый год обучения зарплата ученику, как я упоминал, не полагалась. На втором году ученик начинал обучаться кузнечному и слесарному делу, заправке простейшего инструмента и прикреплялся к определенному мастеру. При этом он освобождался от походов на базар и от домашних работ у хозяина. Всего обучение в мастерской продолжалось четыре года, после чего ученику делалась «проба» и присваивалась специальность слесаря.

Если проба сдавалась хорошо, и хозяин был щедрым, то ученику покупались костюм, ботинки и картуз, а также выдавались наградные в размере 50–70 рублей. После этого закончивший учение в мастерской мог остаться в ней работать дальше, а мог уходить на все четыре стороны. Теперь уже никто над ним не был властен.

Но до этого момента жизнь учеников у хозяев была цепью сплошных издевательств и унижений. На каждом шаге тебе давали понять, что ты низшее существо. Сколько дней приходилось по-настоящему голодать. Иногда становилось невмоготу, хотелось все бросить, обратиться за помощью к живущим в городе родным. Но это означало бы потерю рабочего места, а на другом месте было бы не лучше. И мы терпели, старались освоить профессию и, хоть как-нибудь, помочь семье. Но ненависть к хозяевам-эксплуататорам накапливалась в наших сердцах. В лице своих рабов они готовили мстителей. И если случалась возможность отплатить хозяину, мы платили щедрой рукой, и не один из них надолго запомнил эту плату.

Надо сказать, что жизнь учеников в мастерской Найшулера (а нас было 4 человека) была тяжела не только из-за гнета хозяина. Некоторые мастера, озлобленные условиями существования, часто стремились сорвать свое настроение на беззащитных подростках, наказывая за любую провинность. Дело доходило до диких выходок.

Особенно этим отличался кузнец Гельфонд. Это был угрюмый человек высокого роста с большим родимым пятном на правой щеке. Он всегда держался в стороне от других рабочих и был очень злым. Правда, он был высококвалифицированным кузнецом, и хозяин за него держался. До прихода к нам он работал мастером кузнечного цеха на одном из заводов, но по какой-то причине был изгнан оттуда самими рабочими.

Как-то произошел такой случай. Гельфонд закатывал шины для больших ворот на квадрате 50 м/м. Дело это очень не простое и тяжело давалось ему и его молотобойцу.

Нужно сказать, что специалистов молотобойцев у нас не было и эту работу выполняли обычно ученики и подручные (это входило в цикл обучения). Подручным Гельфонда на этот раз был ученик Соломон – тщедушный паренек лет четырнадцати, который всегда держал голову набок. И вот в процессе обкатки шины Соломон промахнулся и вместо гладилки попал по ручке. Это произошло потому, что металл уже поостыл, да и Соломон выбился из сил. Но кузнец Гельфонд, взбешенный неудачей, не разбирая причин, с размаху ударил ручником Соломона, который тут же рухнул в бессознательном состоянии и был отправлен в больницу. Так как Гельфонд остался без подручного, к нему в качестве молотобойца приставили меня, ведь заказ нужно было выполнить в срок. Вскоре я на себе убедился, что кузнец Гельфонд не лишен чувства юмора, только юмор этот был своеобразным.

Здесь нужно заметить, что в обязанность молотобойца входил разогрев металла в горне, который раздувался мехами. Для того, чтобы побыстрей и получше разогреть металл, подручный молотобоец внимательно следил за пламенем, одной рукой поправляя огонь с помощью жигала и кочерги, а другой – приводя в действие меха. Таким образом, если в промежутках, когда грелся металл, кузнец еще мог перевести дух, то молотобоец этой возможности не имел.