Валерий Журнега - Защита Отечества

В подземелье остро пахло мышами. Восковая свеча хорошо высвечивала лица затихших станичников. Белая сеченская церковная крыса высунулась из норки, осторожно потянула воздух широко открытыми ноздрями. Потом вышла на всеобщее обозрение и, не обращая внимания на любопытные взгляды людей, принялась намывать свою симпатичную мордашку. Мишутка Поддубный бросил ей корочку хлеба. В убежище от большого скопления народа становилось очень душно. У Ксении Дорошенко, старшей дочери Остапа Головченко, пронзительно заголосил грудничок. Крыса, испугавшись неожиданного вопля, схватив хлебушек, шустро исчезла в спасительной норке. Молодая мать раскрыла пелёнки и, нежно поддерживая взмокшую головку сына, сунула полную молока грудь совсем некстати разбушевавшемуся младенцу. Малыш жадно ухватил материнский сосок и громко зачмокал. Станичники понимающе заулыбались, глядя на кормящую мать и ребёнка. Старшая Дорошенчиха смерила тяжёлым взглядом тесное окружение и зашептала себе под нос слова мудреного заклинания, надёжно заслоняя молитвой от бесовского сглаза юную жену младшего сына и недавно родившегося внука.

Особенно яростная схватка между черноморскими казаками и татарами завязалась на Варениковской переправе через реку Кубань. Бесшумно устранив часовых и удачно используя предрассветный час, люди одноглазого Казбека, правой руки Нарыма, надёжно замкнули кольцо окружения и внезапно ударили с тыла. Опьянённые первой кровью татарские воины, позабыв о приказе Нарыма «брать живыми», безжалостно истребляли всех тех казаков, которые пытались оказывать им сопротивление.

Выронив свою саблю на землю, Остап Головченко беспомощно опустился на колено, в надежде унять хлеставшую ручьём кровь из правой руки. Страдальчески морщась от нестерпимой боли, спешно заматывал кусками ткани, оторванными от своей рубахи, серьёзно раненую руку. Всё время шептал себе под нос слова молитвы, а когда сабля врага высоко заносилась над головой, замирал, судорожно зажмуривая глаза. А когда вновь открывал их, то почему-то вначале безумным взглядом упирался в хорошо знакомые сапоги Никиты Скибы, нелепо торчащие рядом из-под груды басурманских тел. Понимал, что пронесло, забыв про кровь и боль раненой руки, вновь лихорадочно начинал читать слова прерванной молитвы, но Митя Найденов каждый раз успевал своей саблей отвести роковой удар татарина. Метался рядом и не собирался просто так отдавать жизнь своего раненого товарища. Ловко подхватив с земли левой рукой оброненную на землю саблю Остапа, прохрипел в ухо Головченко:

– Чего расселся! Давай мигом за мной. Выходить надо, а то сгинем здесь за просто так.

Унять кровь до конца Остапу так и не удалось, и она стекала на землю сквозь лоскуты рубахи. Поддержка товарища в трудную минуту благотворно подействовала на раненого казака. Остап уверенно поднялся на ноги. Умирать воспрянувшему духом Головченко сегодня никак не хотелось. Уверенный в своих силах, Митя Найдёнов шёл вперёд, напролом сквозь многочисленного врага, делая саблями невероятное. Остап, бережно прижав искалеченную руку к животу, мчался за Найдёновым сзади, боясь в этой дьявольской сутолоке потерять из виду спину боевого друга с болтающимся ружьём. Когда пуля расщепила ложе деревянного приклада найденовского ружья, Митя даже не обернулся. Головченко же, перепрыгивая через распластанные на земле тела, непроизвольно сжался в комок, ожидая незащищённой спиной поймать свою, тяжёлую пулю. Почти одновременно они свалились на дно покинутого окопа. Митя, в тот же миг припав щекой к испорченному только что врагом прикладу, ругался матом на весь белый свет и, прежде чем выстрелить, тщательно выцеливал басурманина. Остап, не веря в своё чудесное воскрешение, зажав меж колен пистоль, торопливо заряжал его трясущейся здоровой рукой, искоса поглядывая на Митю. Бледное лицо Найдёнова было забрызгано кровью. Глаза извергали ненависть, от которой по спине Головченко бежали противные мурашки. Весь бешмет Мити был иссечён саблями лютого врага. На малиновой рубахе, сквозь огромные дыры, виднелись бурые разводы. Поражали Остапа жилистые руки Найдёнова, в расчётливых движениях которых остро чувствовалась военная удача.

«Если всё уляжется, в кумовья обязательно напрошусь», – твёрдо решил наперёд для себя Головченко, и на его истерзанном от боли лице появилось что-то вроде улыбки.

Очнувшиеся, наконец, товарищи открыли ответный плотный огонь по наседающему со всех сторон врагу. Татары дрогнули и залегли на землю.

С громким свистом и диким улюлюканьем с восточной стороны насыпи переправы неожиданно ударила по татарам некрасовская рать. С белыми повязками на рукавах некрасовцы в полный рост смело пошли на врага ровной цепью. Поблёскивая сталью клинков в лучах разгорающегося рассвета, некрасовские казаки бесстрашно продвигались вперёд на помощь своим братьям и кланяться басурманским пулям вовсе не собирались. Татары мгновенно отреагировали, быстро разбившись на два отряда. Один отряд еще ожесточённее налёг на растерявшихся хохлов. Другой бросился на немногочисленных некрасовцев. Почти одновременно ударили с флангов пушки. Картечь сразу сделала своё кровавое дело.

Первым из некрасовцев принял удар басурманской сабли Лука Николаевич Шалый. Правда, отразил выпад врага как-то неловко и, ошеломлённый прытью неприятеля, попятился назад. Не упуская из поля своего зрения дюжего татарина, Лука Николаевич поискал глазами проклятое место, где он мог оступиться. Добрая часть его кубанки висела на кусте шиповника и наводила треклятый ужас на его душевное равновесие.

«Бес попутал», – твёрдо решил сильно расстроенный оказией Шалый. Наклонил низко свою широкую спину, через которую тут же легко перевалился его младший брат Фёдор. Обоерукий кузнец смело налетел на воспрянувшего духом татарина, но тот, грамотно защищаясь турецким ятаганом и длинным кинжалом, пятиться назад от насевшего на него гяура явно не хотел. Почувствовав достойного противника, Фёдор взвинтил темп и, качая маятник, уже с колен подрезал саблей левой руки ловкому нехристю икры ног. Затем, невероятно вывернувшись, подсел под тело на мгновение застывшего татарина и раскроил саблей правой руки через подбородок ему лицо.

– Что ты, Федька, с этим чучмеком так долго возишься! – заругался на брата пришедший наконец в себя Лука Николаевич. – Ты что, не видишь, вон там на переправе Головченко погибает! Всё кажись! – Шалый в сердцах бросил себе под ноги жалкие остатки кубанки, осквернённой саблей неприятеля, и только потом скорбным голосом разочаровано продолжил прерванную мысль: – Не уберёг мне будущего свата Митя Найденов.