Олег Фурсин - Моисей, кто ты?

Он шел достаточно, чтоб утомиться, но усталости не чувствовал.

Он шел к той, что ждала его в разных храмах – одною и той же. Мозе знал, что поднявшись по ступеням, ведущим к Хозяйке Бирюзы, увидит её милое, родное лицо с удлиненными глазами, с чувственными губами, которых едва коснулась улыбка. Обязательно проведет рукой по основанию колонны, которую венчает лицо Хатхор; всего-то чужого в ней, отличающего богиню от обычной девушки, это её коровьи уши, но даже они милее ему, кажется, чем…

Брак Мозе едва ли можно было назвать удачным. Сепфора [4], дочь Мери-Ра, стала его женою. Несколько лет назад Мери-Ра распорядился: «Пусть приведут Сепфору в дом Джехутимесу [5] следующей ночью, я пошлю с ней превосходные дары!». Когда могли бы сказать они оба «нет»? В то мгновение, когда распаренный пивом и гранатовым соком на празднике Хатхор [6], Мери-Ра прилюдно сказал это? Или потом, когда пышная процессия, сопровождавшая Сепфору в новый дом, смеялась и пела, вокруг раздавались поздравления и пожелания? Когда вообще мог он сказать «нет» Мери-Ра?

Мозе подарил ей цветы, когда шел к своему дому, оглушенный всеобщей радостью поздравляющих, и впервые коснулся её руки своею. Ничего, кроме прикосновения. Ничего. А один лишь взгляд на ту, которую он любил, вызывал в нем такую смесь чувств от восторга до отчаяния, такое головокружение и боль в груди; он задыхался от горя, что не любим, но радовался одной только возможности быть рядом…

Сепфора стала хорошей женой. Несмотря на очевидное его равнодушие, на холодность, которые она, по-видимому, просто не замечала. Мозе осознавал: не то, чтоб не хотела замечать, тогда был бы другой расклад. И впрямь не замечала. При том, что не была она глупой, могла бы и осознавать свою беду, и быть в ответ хотя бы колючей и злой, высказывать обиды. Или таить их, подчеркнуто от Мозе отстраняясь.

Ничего этого не было. Она защищала его, казалось, и в сердце своём. И во мнении других людей.

Однажды слышал он, как говорила она с сыном. Гершом [7] спросил:

– Как вы узнали друг друга, мама? Ты и отец, сестра и брат? [8]

Мозе ждал ответа с интересом. Что можно было сказать о том, как они узнали друг друга? Он не мог бы вспомнить, когда бы и захотелось. Одна из дочерей Мери-Ра, одна из многих дочерей. В те времена, когда он уже был вхож в их дом, видел каждую по нескольку раз, не заботился о том, чтобы помнить имена.

Он услышал в ответ то, что поразило. Никогда и ничего подобного он не мог бы придумать, и он не знал, что она способна слагать любовные песни.

– У твоего деда, которого знаешь ты, Гершом, как Рагуила [9], друга Бога, были богатые стада овец. И какие были овцы, мой мальчик: и шерстистые, и мясистые… Мы помогали отцу во всем, а было у него семь дочерей. Однажды вышли мы к окрестному колодцу за водой, чтоб напоить своих овец. И даже набрали воды, только насмеялись над нами окрестные пастухи. Отняли они у нас воду, и ушли мы было, совсем ушли от колодца. Злые слезы закипали в наших глазах. Я просила сестер своих удержаться от слез, чтоб не обрадовать наших обидчиков, и поспешили мы к отцу своему за защитой. Но тут возник твой отец, видел он, как посмеялись над нами негодники-пастухи. Он разогнал наших обидчиков, палкой гнал он их, не оскверняя свой меч, который берег для других, великих дел…

Конечно, говорить мальчику о том, кем был его дед, вначале пленник своей страны, а затем беглец из неё, было рано. Конечно, следовало приукрасить весьма блеклую историю их любви, её и Мозе. Но чтобы рассказать такую небылицу!

Может быть, вот так преподнесла она действительную историю их спасения, Мери-Ра и его дочерей, не без помощи Мозе случившегося, иносказательно, так, как мог бы услышать и понять её ребёнок. Но такого яркого, чудного рассказа он не мог ждать от Сепфоры. От молчаливой Сепфоры, от Сепфоры-несчастливицы. Что-то вроде уважения проснулось в его душе, но он смолчал, не проявил свою благодарность ей за то, что приподняла она их обоих над печальной действительностью…

Дорогу осилит идущий. Мозе дошёл до храма Бирюзовой Хат-Хор, и прижал к себе зардевшуюся Сепфору, и обнял сына, и поклонился Мери-Ра. А потом прозвучали все эти вопросы. Стоя перед Мери-Ра, спросил Мозе:

– Ты должен мне, жрец. Я знаю только то, чем обязан тебе. Но давно догадываюсь, что и ты мне должен. Ты решал за меня много лет. Я покорялся: всё было не так уж и плохо. А теперь скажи, могло ли быть лучше? Или хуже? Кто я? Была бы судьба моя другой, когда бы ни ты?

Мери-Ра был оскорблен в определенной мере. Уже очень давно никто не позволял себе называть его просто «жрецом» и требовать ответа. Или, вернее, как только разрешили, он покинул родную страну, оставшись тем самым в среде тех, кто не позволял себе подобного. Пусть число его поклонников стало значительно меньше, но требующих от него отчёта среди них не было.

Но и этот человек, его зять, тоже был теперь тем, кому подчинились люди. Кто бы они ни были. Сегодня рабы, завтра… нет, сразу завтра не получится. Через поколение, через два, три – начнется отсчет. Пятьдесят, шестьдесят тысяч человек смотрят на Мозе если не как Бога, то как на пророка и предводителя. Они не зовут его Тутмосом [10], зовут Мозе. Да, они зовут своего пророка «малышом», «мальчиком», ведь это и есть «мозе» по-египетски. Составная часть имени стала полным именем, только звучит иначе, не так, как звучит в устах египтян. Они говорят «Моше». Это, правда, не самое важное. Важнее то, что мальчик и впрямь уж не мальчик. Он вырос куда более, чем можно было предположить. И, кажется, надо дать ему ответ. Просто потому, что уже надо. Ещё полтора, два, тем более три года назад можно было бы отмахнуться, как от мухи. А сегодня надо ответить. Он это заслужил…

– Я расскажу тебе, Джехутимесу.

Жестом руки он предложил Тутмосу-Мозе устроиться на подушках. Мозе не возражал, впрочем, опускаясь, поморщился недовольно: напоминали о себе старые раны, плохо гнулась нога, и в боку тянуло. Прилегли. Но долго молчали. Им подали вино, и фрукты, и сладости. Когда удалились все, и Сепфора, тревожно выглядывающая из-за угла, тоже была изгнана отцом движением то ли глаз, то ли бровей, он начал свой рассказ. Временами, когда уставал, прикладывался к чаше, черпая в ней то мужество, то источник вдохновения. Мозе же забыл обо всем. Он устремился всем своим существом к тому, что было его прошлым. Настолько давним прошлым, что он его не знал. Такое давнее своё прошлое не помнит никто из людей. Но, по крайней мере, есть вокруг те, кто расскажет. Ему же, Мозе, дорога в прошлое была совсем закрыта до сегодняшнего дня. Он испытывал небывалое волнение и подъём…

– В могущественном городе лучезарного Атона, великом в своём очаровании и полном богатств, узрел ты свет, Джехутимесу. Вас было двое, сын мой. Два мальчика у матери, которая любила вас безмерно, но очень недолго. Просто потому, что не дали, а она бы хотела…