Олег Фурсин - Моисей, кто ты?

Мозе взволновался донельзя. Он встал на колени; руки сжимали подушку, шитую золотом; по лбу катились капли пота. Внимательный наблюдатель заметил бы проблеск догадки, полыхнувший в глазах, но всё еще не подтвержденной догадки, а спросить он не осмеливался, не мог; губы сводило судорогой.

Но Мери-Ра на Тутмоса не смотрел. Он тоже ушёл в прошлое. Быть может, не столько в прошлое Мозе, сколько в своё…

– Для тех, кто приветствовал рождение детей фараона в то мгновение, настал трудный час. Час, когда решалось многое в судьбе Кемет и его людей. Мальчиков было двое. Впервые два наследника оказалось у страны, рождённых одною женщиной, когда её час настал. Но не было ещё, чтоб у Кемет стало в один час сразу две судьбы.

– Я – сын фараона? – спросил Мозе потрясённо. – Я – брат Тутанхатона? [11] Близнец! Мери-та-Атон знала, и потому, потому ласкала, потому берегла… Но почему? Почему я здесь, когда так? Ты, жрец? Ты, любитель решать за других? Это ты?!

Мозе вскочил на ноги. На лице его изобразилось крайнее негодование. На сей раз он не почувствовал ни того, как плохо разогнулась нога, или как потянуло в боку слева. Не до того было. Он чувствовал, что вздулись жилы на лбу, и слышал биение крови в ушах.

Но жрец даже не видел Мозе. Глаза в лучах множества морщин были погружены в прошлое, которое он как раз видел, но которое недоступно было его собеседнику. Впрочем, он ответил своему зятю, ответил уклончиво, сказал полуправду:

– Нет. Нет, не я.

Потому что правдой было то, что не он решал судьбу ребёнка в то мгновение, но не в другие.

– Родись ты первым, всё было бы иначе. Странно, что так решила судьба. Твой брат проявил себя созданием, склонным к тишине, покою и благополучию. Ты же с малых лет был задирист, шумен и не склонен к покою. Что стоило тебе подраться там, в её теплой утробе, за то, чтобы выйти? Зачем обвинять меня в том, в чём я не могу быть повинен? Судьбы людей в руках Атона, но не моих. Пусть я и Верховный Жрец его, но человек, а посему…

Раздавленный сознанием потери, Тутмос-Мозе застыл над жрецом. Слёзы стояли в его глазах, и он с трудом удерживался от рыдания.

– Я стал говорить с тобой, Джехутимесу, потому, что полагал тебя взрослым. Так будь же им, сын мой. Разве не учили тебя тому, что судьба твоя вовсе не твоя судьба на деле, а то, что выбрано для тебя Иным. Разве знаешь ты, что хорош был бы твой выбор, а не Его? Я полагал, что уж этому мы тебя научили…

Мозе тоже полагал, что это так; только уж слишком многое дали и отняли, вот прямо сейчас, а не тогда, много лет назад. Какие-то сомнения жили всё это время в нём. Одно дело сомнения, другое дело знание. Точное знание оказалось совершенно неподъёмным для него. А ведь было время подготовиться.

– Присядь, ты мешаешь течению моих мыслей, – сказал жрец. – Не люблю я этого. Когда делают вид, что совсем ни о чем не догадываются, ничего не знали. Ты не был вне семьи. Ты был рядом с отцом, и ты знал о своем сходстве с его наследником. То, что это сходство старались стереть, ты тоже видел, мог догадываться. И не в разных мастерах, бривших вам голову, не в одежде главное. Тебя воспитали сильным, крепким, ты рос на воле. Оттого мышцы твои налились, и рядом с наследником ты выглядел вдвое большим. Но черты лица, но телосложение¸ и даже общий недостаток, из-за которого вам так трудно говорить… И после этого ты делаешь вид, что не догадывался ни о чем!

– Я думал о том, что была тайная встреча фараона с женщиной высокого рода, но это был предел мечтаний. Чаще думал о том, что одна из замужних сестер его… поддалась телесному стремлению… хотели сокрыть и оказали милость мне. Милость! Я думал, что это была милость! Ты не видишь разницу, жрец, между отнятием права и подачей милостыни?

Мери-Ра молчал ещё некоторое время, всё не мог собраться, даже после того, как Мозе, устав ждать ответа, сел.

– Со временем твоего рождения тоже сложилось как-то трудно. Ещё не закатилась звезда той, что звали Нефер-Неферу-Атон Нефертити, но было и это далеко не за горами. Умерла Макетатон [12]. Великое то было горе для семьи фараоновой. Женщина, что рожала девочек, была любима твоим отцом. Но тут она сломалась. Потухли её глаза для властелина, а женщина, которая плачет, рыдает и жалуется на судьбу, поначалу бывает ещё интересна, потом её жалеют; потом она надоедает, затем противна…

– Не нашлось для неё учителя? – с недоумением спросил Мозе. – Или мне только показалось, что ты бывал повсюду, где было нужно утешить? Или необходимо научить!

– Ты волен не любить эту женщину, и будешь прав, поскольку и она тебя невзлюбила, ещё в утробе матери. Ревность – плохая почва для любви. А фараон дал ей повод для ревности. Вначале это была Кийя [13]. Казалось, нет ничего более противоположного Нефертити, чем эта азиатка, хоть и были они одного народа и одной крови. Та высока и стройна, эта – приземиста и плотна. Та умна и образованна, поёт, покровительствует искусствам. Придворный скульптор Тутмос благословлял Нефертити за одно то, что часами могла она стоять напротив него, пока мял он пальцами глину, лепил её высокий образ. И дорожил её советами. А Кийя! Что она против Нефертити. Но великий фараон будто с ума сошёл… Молодость, молодость Кийи… и слишком долгая его любовь к Божественной. Он словно вынырнул из глубокого омута, в котором чуть было не задохнулся. И это был именно омут его любви к Нефертити. Он задышал полной грудью рядом с Кией…

– Пока она не родила девочку?

В голосе Мозе достало язвительности, Мери-Ра покачал головой. Потёр переносицу, хмурясь Потом вдруг снова улыбнулся.

– Пока она не родила девочку, да. И это было горько ему. Она видела, начала плакать… Дальше ты знаешь. – Дальше я знаю, – улыбнулся и Мозе. Пусть коротко, сквозь неохоту и неприязнь к жрецу, но улыбнулся.

– В доме повелителя обеих земель достало женщин. До того скучали они, теперь ожили. А потом взор его упал на Небетах [14].

– Мать Тутанхатона. И моя…

– Да, – отвечал жрец. Так. – И сестра фараона, родная. Ты знаешь, как много это значило. Она стала его женой с радостью. Он не был плохим братом. Что её ждало? Увядание? Замужество с одним из вельмож, быть может, из немху [15]? Так случилось с Мери-та-Атон, которую звал ты приёмною матерью, а она была тебе сестрой. Что из этого вышло, ты тоже знаешь, и предположить заранее это было можно. Её муж и дитя убиты. Сама она отстранена от власти, всё равно, что мертва…

Они помолчали оба, хмурясь, всею душой противясь быть может справедливой, но жестокой мысли. Мери-Ра продолжил: – Небетах была сестрой фараона, и выросла у его коленей. Мать оставила ей немало. Нашёлся бы тот, кто разделил её долю. Но дочь фараона слишком дорогой цветок, чтоб расти в придорожной пыли. И не этого ей хотелось.