Евгений Балакин - Именами вашими стоим

– Я слышу! Я слышу, Андрей Венедиктович! Хрю-хрю-хрю! И-и-и-и!

Её визг оборвался на самой высокой ноте, потому что Ольгу Леонидовну вдруг качнуло, она задела своим пышным торсом изящную резную этажерку, которая в свою очередь, зашатавшись, рухнула на блестящий паркет вместе со стоящей на ней терракотовой статуэткой.

– Ольга Леонидовна, вы хрюкаете не просто как поросёнок, а как настоящая свинья.

Елизавета Андреевна произнесла это негромко и с досадой, но в наступившей тишине слова её прозвучали очень явственно для всех. Госпожа Хлызова, сделав невинные глаза, часто-часто заморгала ими, а потом, со всей искренностью, на которую только была способна, произнесла:

– Ах, душечка, вы так хорошо во всём этом разбираетесь! А вот я не отличу поросёнка от телёнка.

Елизавету Андреевну не обманула скрытая ирония этих слов, но она предпочла не замечать её. Молодая красивая жена генерал-майора Беэра и так многим местным дамам казалась излишне прямой, резкой и довольно избалованной особой, но проявлять своё недовольство открыто они боялись, зная острый её язык.

Вот и сейчас Лизочка Беэр, обернувшись, успела перехватить на себе несколько злорадных, потерявших бдительность глаз, которые, однако, тут же поспешно затуманились.

Лекарь Пётр Адольфович Цидеркопф, человек небольшого роста, с плешью и неизменными перчатками на руках, недавно переведённый в Барнаульский госпиталь из Омского Сибирского гарнизонного полка, воспользовался возникшей паузой и постарался блеснуть собственной эрудицией перед начальством и присутствующими дамами.

– Смех, Ваше Превосходительство, есть средство наиболее благоприятное для органов пищеварения, и не только для оных. У Гиппократа есть даже высказывание по этому поводу. – Тут он сделал паузу, поднял вверх указательный палец правой руки и глубокомысленно закатил глаза ко лбу.

– Вот только не помню, как это у него по-древнегречески, – помолчав, закончил он.

В соседней зале, где танцевала молодёжь, сделали перерыв, чтобы дать отдохнуть музыкантам. Их выписали специально из-за границы, чтобы они своим искусством скрашивали суровый быт горных офицеров.

Вошедший Булгаков услышал слова Цидеркопфа.

– Скажите, господин лекарь, вы намерены смешить всех ваших больных, или только начиная с пятого чина в табели о рангах?

Расшаркивающийся с дамами Пётр Адольфович медленно повернулся к нему:

– Я не понимаю.

– А что тут непонятного? Люди мрут.

Капитан-поручик сознательно шёл на конфликт. И не количество выпитого им коньяка было тому причиной, а глубокое убеждение в том, что каждый человек должен заниматься своим делом, и заниматься им хорошо.

После своего появления здесь, а это уже без малого полтора года тому назад, Цидеркопф только раз провёл инспекцию работных людей, а на Змеиногорский рудник, Шульбинский и Колыванские заводы не выезжал совсем. А между тем, работающие у плавильных печей почти поголовно страдали чесоткой, в крае свирепствовала оспа, но Пётр Адольфович принимать какие-либо меры не спешил.

Леубе, сделав Булгакову «страшные» глаза и, желая перевести разговор в более приятную плоскость, обратился к Беэру:

– А вот, Андрей Венедиктович, ещё один потешный случай…

Но Пётр Адольфович не привык, чтобы в его адрес звучала подобная критика, да ещё так публично, да ещё в присутствии Ольги Леонидовны. Брови его заходили ходуном, губы пропали совершенно.

Выпятив, насколько это было возможным, свой живот и поставив ноги в третью позицию, он заговорил, обращаясь к Беэру, глядя при этом на своего обидчика:

– Ваше Превосходительство, я занимаюсь лечебной практикой больше тридцати лет, и считаю подобное заявление господина Булгакова совершенно безосновательным и даже оскорбительным для себя.

Йозеф Пох, всё ещё не пришедший в себя после сцены с Николаем Ивановичем, и желая ещё больше подлить масла в огонь, захотел быть рядом с Цидеркопфом:

– Вместе с вами, герр Цидеркопф, в вашем лице он оскорбил всех саксонских мясников!

С этими словами он быстро подошёл к стоящему посреди залы Петру Адольфовичу, но в последний момент поскользнулся на зеркальном паркете и упал бы, если бы не успел уцепиться за лекаря. Не ожидавший этого Цидеркопф испуганно дёрнулся:

– Мясники?! Какие ещё мясники? Что за вздор?

К Булгакову подошёл Козьма Дмитриевич Фролов:

– Николай Иванович, ну зачем вы так? Обидели человека.

Козьма Дмитриевич в истории Колывано-Воскресенских заводов – явление уникальное. У каждого народа есть свои первооткрыватели, люди, которым Бог дал возможность увидеть в привычных для всех вещах основы будущих открытий. Усилиями этих людей самые невозможные проекты становились реальными и служили людям, облегчая их труд.

Современников поражали гигантские размеры водяных колёс для откачивания вод с глубоких горизонтов на Змеиногорском руднике, построенных Козьмой Фроловым. Гидротехнические сооружения его не имели равных в России и за рубежом. Ко всему тому Козьма Дмитриевич был человеком глубоко порядочным, ровным и деликатным в отношениях с другими людьми, но обострённое чувство справедливости очень часто осложняло его жизнь. Был он неприхотлив в быту, камзол носил, не меняя, с начала царствования Елизаветы Петровны, и всюду появлялся в парике.

Слух о ссоре между Булгаковым и Цидеркопфом быстро разнёсся по всему дому, и в предвкушении интересного зрелища все остальные гости потянулись в центральную залу. В одних дверях даже образовалась небольшая давка. Желающих увидеть всё собственными глазами оказалось слишком много, и теперь некоторые из них стояли, вытягивая шеи, позади счастливчиков.

Генерал-майор испытывал к Булгакову сложные чувства. Это касалось в основном характера очень уж независимого капитан-поручика, но к этим чувствам примешивалось ещё одно, быть может, самое болезненное, и которое Беэру было особенно неприятно сознавать:

– Господин Булгаков, люди здесь, как вы только что изволили выразиться, мрут, создавая могущество Российской Империи в условиях чрезвычайных. Каждый из присутствующих здесь подвергает жизнь свою опасности в этом диком и необжитом краю, и при этом понимает, что ни одна из жертв не будет напрасной!

Низкий, с хрипотцой голос генерал-майора звучал внушительно и с трудно скрываемым оттенком недовольства. И поэтому, когда он замолчал, было только слышно, как потрескивали свечи в многочисленных канделябрах и шандалах.

И уже более спокойно, стараясь смягчить ситуацию, он закончил:

– Да, к тому же, и не сыскать лекаря, который мог бы от смерти вылечить, ибо избавительная от неё трава не выросла.

– Вот именно. – Елизавета Андреевна встала между Булгаковым и Цидеркопфом. – Господа, перестаньте ссориться. В конце концов, это уже становится скучным.