Виктор Некрас - Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1.

– Как нашёл?

– Да просто за боярином соследил, – пожал плечами холоп. – Он и не заметил ничего.

– В Перыни, значит? – хрипло спросил Тренята. Рука гридня уже сама по себе искала брошенную перевязь с мечом. Надо было и князю доложить – не хватало ещё оплошать, как в прошлый раз с Лютогостем Басюричем. – Подымай людей!

Птаха кивнул и исчез. А Тренята хищно согнул пальцы, словно собираясь во что-то вцепиться когтями, и мечтательно процедил:

– Ну, Крамаре…

– Я к тебе со словом от князя Всеслава, – гридень без стеснения разглядывал Крамаря. – Как меня кличут, ты знаешь.

– Знаю, как же, – в голосе боярина уже прорезалось любопытство. – И чего мне велел передать Всеслав Брячиславич?

Сидели за столом с глазу на глаз в пустом терему – не было там ни хозяйки, ни прислуги, только одинокий полуглухой старик-тиун (Несмеян слышал, что боярин зовёт его Борз) ютился за печью в бабьем куту. Ни полочанин, ни новогородец его не опасались – слуга должен быть верен господину.

– Князь Всеслав предлагает тебе, боярин Крамарь, принять его сторону…

– … когда полоцкая рать подступит к Новгороду, – закончил за Несмеяна боярин.

– Ну… да, – поколеблясь, согласился гридень.

– Почто именно ко мне? – прямо спросил Крамарь. – Или к другим боярам тож послан?

– Вестимо, и к другим тоже, – не отрицал Несмеян с плохо скрытым раздражением. Он встречался здесь с Крамарём здесь уже в третий раз, и каждый раз начиналось одно и то же – новогородская господа ни мычала, ни телилась. Казалось, они каждый раз исполняют какой-то обряд, словно им воля богов не дозволяла согласиться с первого раза. Возможно, так оно и было, хотя в глубине души Несмеян подозревал, что они просто не хотят договариваться с ним, гриднем, и хотят, чтобы к ним на встречу приехал и сам Всеслав. В прошлый раз он даже выругался непутём, помянув и господина – не мог, что ли, Всеслав Брячиславич, действительно сам поговорить с новгородской господой – не чернь же они, на самом-то деле.

Впрочем, князю виднее, как поступить правильно.

– И к кому ж ты послан ещё?

– К Людину старосте, боярину Басюре.

Сколько можно воду в ступе толочь, – раздражённо подумал гридень. – А то они не знают, к кому я приехал, а то они сами не присылали в Полоцк, а то сам Крамарь не приезжал в Полоцк к князю Всеславу.

Несмеян всё больше ощущал себя внутри какой-то затянувшейся скоморошины. Нет, они точно обряд какой-то разыгрывают.

Воспрял боярин, да только ненадолго.

– Стало быть, предлагает мне Всеслав Брячиславич князю своему изменить… – задумчиво сказал он. Даже не спросил, а именно сказал.

– Почему же – изменить?

– Ну как же, – возразил боярин. – Не отъехать от Мстислава, а на бою перейти с оружием в руках. Сие и есть измена, разве не так, витязе?

– Так, боярин, – признал гридень, веселея. Таких слов ни в прошлый, ни в позапрошлый раз Крамарь не говорил. Видно было, что лёд тронулся. – Только вот тебе-то князь Мстислав – не господин, тебе, боярину, господин – Новгород. Как он решит, так и будет. И Басюре-боярину тоже.

Боярин молчал.

– То к вашему ж благу будет, – продолжал гридень, видя, что боярин молчит. – Коль город сопротивляться будет, да наш верх станет… не поздоровится господам новогородцам. Ведаешь ведь, Крамарь Гордятич, что во взятых на щит городах бывает. А так… просто войдём в город – и всё.

Крамарь молчал.

– Опричь того, боярин, ведая про нынешнюю трудноту и обиду боярина Басюры, князь Всеслав Брячиславич думает, что по древности-то рода, да по силе достоит на Новгороде посадництво Басюре одержать, а не холуям великого князя.

Крамарь сузил глаза, на челюсти вновь вспухли желваки, невеликая пока что по молодости борода смешно шевельнулась, задираясь вверх.

– За вами с Басюрой и сила немалая, и слово ваше в новогородской господе многого стоит, – закончил Несмеян.

Боярин теребил бороду, раздумывая. Сомневался боярин. Наконец, склонил согласно голову.

Всё-таки это был обряд. Видно, так принято у боярства (у всех обряды свои) – отказаться следовало до трёх раз, так богам угоднее. Зато теперь обещание новогородской знати (не всей знати, Несмеяне, ой не всей!) было крепко – крепче только кровью скреплять. А и скреплено уж – Лютогостевой кровью.

За печью опять зашевелился Борз, пошёл к двери – должно, нужда какая позвала. Несмеян с трудом, исключительно из почтения перед старостью, сдержал усмешку – такое назвище больше подходило молодому парню, чем старику. Впрочем, был же когда-то Борз и молодым, а над старостью, смеяться – вовзят стыда не иметь.

Гридень поднялся тоже.

– По душе ты мне боярин, – сказал он, глядя на Крамаря вприщур. – Прямая душа, не как у иных. Прощевай, пора мне.

Ему и впрямь было пора.

Борз нетвёрдыми шагами вышел из хорома в сени. Старческая немочь в последнее время одолевала вовзят, пора было уже и сани готовить, да всё жаль было покинуть молодого хозяина – навык с малых лет заботиться о нём, а тот вырос, да так и жил бобылём. Оттого должно и хозяйство у молодого боярина не ладилось, и холопов было мало, и смерды едва работали. Пора бы давно уже жениться Крамарю, да война помешала. А теперь и вовсе невестимо когда остепенится.

Тиун отогнал навязчивые глупые мысли – он не сваха, и не родитель боярину, тот и сам себе голова. Дошёл до двери на крыльцо и толкнул её наружу, опираясь рукой на лавку.

Дверь распахнулась, и Борз опешил. За порогом стояли трое оружных, лиц было не видно, но они держали руки на поясе, рядом с рукоятями мечей. А в следующий миг тиун их узнал – гридень Тренята, старшой дружины Мстиславлей, со своими людьми. И Тренята уже протянул руку к двери – видно, постучать хотел, когда Борз отворил.

Тиун от неожиданности икнул, глядя на Треняту во все глаза, и шарахнулся назад, успев увидеть, как на лице гридня недоумение сменяется досадой. Мягко и стремительно, словно огромный дикий кот, Тренята прыгнул следом за тиуном. Они с грохотом обрушились на пол, под лавку. Удар в грудь на миг оборвал дыхание Борза, но тиун со стоном прогнал в лёгкие воздух и надрывно заорал:

– К мечу, господине! К мечу!

Здоровенная затрещина вмиг вышибла из него сознание.

После крика тиуна медлить было больше нельзя, и вои, лязгая оружием, бешеными волками ворвались в сени. Но за дверью уже глухо стукнул засов.

Поздно!

Вои колотили в дверь сапогами и плечами, она вздрагивала, но не поддавалась.

– Ломай дверь, … мать! – рявкнул Тренята, выхватил из чьих-то рук топор, и сам, широко размахнувшись, ударил по двери. Доска гулко лопнула по всей длине, а после второго удара, не выдержав, дверное полотно расселось и провисло на петлях и засове. Вои вмиг отшвырнули половинки и ворвались внутрь.