Андрей Зайцев - Смута

– Тогда я сегодня тебя сам вздерну! – пообещал тот же голос.

И показалось тогда Тимофею, что говорил совсем не тот мужик, который Рябого ударил. Тот, угрюмый и молчаливый, вообще говорил мало. Но кто он и почему здесь оказался, казак до поры не знал, как не знал и о других своих соседях. Все они были люди бывалые, битые. Если что и говорили, то с тайным смыслом. И никогда сразу не поймешь, о чем они таком говорят.

Кормили здесь черствым хлебом и водой. Обычно утром бросят, как собакам, и кувшин поставят. Кто-нибудь из сидельцев по очереди выходит и нужду выносит в деревянной бадье. Потом все снова на засов – и до утра.

Время тянулось медленно. И развлечение было лишь тогда, когда новенького вталкивали. Последним таким новеньким и оказался Тимофей Медников.

Дверь внезапно раскрылась, и в полоске смутного света появилась фигура.

– Кто здесь Гришка из Клина?

– Ну я, – отозвался голос.

– Ходи сюда.

– Тебе надо, ты и ходи!

– А… вон как!

Человек повернулся и что-то сказал тем, кто стоял за его спиной, будто ожидая подобных указаний. Не прошло и пары мгновений, как в темницу вбежало несколько стрельцов, которые принялись избивать названного Григория. Им оказался тот самый мужик, который Рябого пригрел. После избиения его выволокли наружу. Дверь с грохотом захлопнулась. На время в темнице воцарилась тишина.

– А Гришку-то, похоже, прибьют, – нарушая молчание, равнодушно сказал один из сидельцев.

– И поделом ему! – вставил другой. – Нечего ломаться. Если вызвали – иди!

– Куда иди? Нешто не понимаешь? Ему идти – все равно как голову под нож положить.

– Дорога одна!

– Его пытают, чтоб на Верескуна показал.

– Ты-то откуда знаешь?

– Да знаю, – отозвался сиделец. – Он же из его шайки!

– А ты молчи! – вдруг вскинулся на него собеседник. – Или пойдешь доложишь?

– Да ты дурак, ей-богу. Мне самому – каюк. Сижу вот и жду.

– Жди, – сурово пообещал собеседник. – Каюк придет.

Потом опять долго молчали. Дверь открылась во второй раз кряду, прежний человек выкрикнул:

– Медников?

– Я.

– Выходи.

Тимофей вышел из застенка и последовал за своими провожатыми. Ввели его в большую комнату, где находилось несколько человек.

Лампы помалу чадили, и все происходящее казалось каким-то наваждением.

У одной из стен он заметил лежавшего человека и признал в нем того Гришку, которого вывели за час до него. Гришка был в крови и недвижен.

«Помер?» – пронеслось в голове Тимофея.

Один из тех, кто был здесь, повернулся от окна на стуле и уперся в него взглядом.

– Это кто?

– Да вот, Медников.

– А-а… братец, вот и ты! – как будто обрадовался ему человек, длинноусый такой, похожий на запорожского казака, взгляд неприятный, колючий. – Ну, чего скажешь?

«Таких людей только на пытку и ставить», – подумал Тимофей, а вслух сказал:

– А что говорить? Не пойму, за что забрали.

– Не поймешь, – усмехнулся длинноусый, как видно, ждавший этих слов. – Как он себя вел? – обратился он к кому-то за спиной.

– Воейкова все требовал, – ответил человек, один из тех, кто принимал его давеча в острог.

– Воейкова? Ай-яй-яй, – покачал головой длинноусый. – Самого Воейкова ему подавай! Вот тебе и ливонский пятак. А он тебе кто?

– Я служил у него, – сказа Тимофей, исподлобья взглянув на веселого приказного дьяка.

– Вот, – кивнул длинноусый, будто ждал этого ответа. – Это верно. Значит, признаешь?

– Что признаю?

– Что служил у Воейкова и сбежал. Дезертир, стало быть.

– Я ни от кого не бегал! – резко выдохнул Тимофей. – Я все жалованье сполна получил да и отбыл. Весь разговор!

– Эй, Осипов, давай сюда этого… что из Сибири прибыл, – флегматично и как-то устало приказал длинноусый.

При этих словах Тимофей сжался как пружина. Из Сибири!

Слова для одних обычные для него могут быть роковыми. Хоть не чувствовал он за собой никакой вины, но появление какого-то человека, будто знавшего его по Сибири, подействовало, как сигнал тревоги.

Но гадать долго не пришлось. Через несколько мгновений в пыточную вошел… Игнат Нарубин. Их взгляды встретились.

– Узнаешь? – длинноусый кивнул в сторону Медникова.

– А как же? Он и есть. Тимофей Медников.

– A ты узнаешь этого человека? – Дьяк повернулся к казаку.

Тимофей нахмурился, вроде как ему и неудобно было называть имя этого мужика и признаваться в знакомстве с ним.

– Нарубин.

– Вот и встретились, – заключил длинноусый с каким-то даже удовольствием.

Ему, видно, понравилось, что дело разрешалось без долгих проволочек. Перед ним лежала бумага, которую он рассматривал, повернув к свету.

– Медников… бежал из расположения… так, так… Ну, что скажешь?

– Я не убегал.

– Что, мне к Воейкову самому обратиться?

Длинноусый не сердился даже, терпеливо ждал, пока допрашиваемый дойдет до той точки, когда дальше отступать некуда, вся истина наружу вылезет. Ему было не привыкать, сколько уже вот таких прошло через его руки.

– Вот бумага, – заключил длинноусый. – А вот и человек. Что ты скажешь? – Он повернулся к Нарубину.

– Так и есть, – торопливо кивнул Нарубин. – Он… этот Медников, когда к Оби шли, он спас язычника одного, который…

– Да это старик был совсем! – крикнул Тимофей, распаляясь от такой подлости. – Зачем его убивать?

– Не кричать! – взвизгнул длинноусый, стукнув кулаком по столу. – Здесь глухих нет!

– Старик этот сказал, что Кучума не взять…

– Как так? – удивился и сам дьяк.

– Он шаманом был в этом племени, – пояснил Нарубин. – Мы с мужиками решили, что убить его надобно, чтоб заразу такую не сеял, а Медников не позволил.

– А дальше?

– Кучума мы разбили, но не взяли живьем, – торопливо пояснил Нарубин, как будто боялся, что ему не поверят. – Он по Оби ушел.

– Это мне известно, – отмахнулся длинноусый. – Ты говори по делу, что да как?

– Я и говорю… Он, Медников, язычников жалел, всячески укрывал. Татар то же самое.

– Не так было! – выдохнул Тимофей, бледнея от ярости. – Я не давал людишек почем зря грабить. А он… все золото искал, людей пытал, через это мы с ним и повздорили.

– Мы в походе! – взревел Нарубин, колыхнулась в нем прежняя злоба на Тимофея. – Я за царя!

– Ну, тихо! – снова подал голос длинноусый. – Ты… – он обратился к Медникову, но не договорил.

С пола раздалось непонятное бормотанье. Гришка в себя приходил.

– Вот еще паскуда! – выругался дьяк. – Эй, Осипов, давай этого обратно веди. А мы сейчас разбойничком займемся.

Когда Тимофея уводили, он бросил взгляд на Hapyбина. Тот блаженно улыбался, как монах, которому сам патриарх явил свою милость.

Уже ночью, когда был слышен храп сидельцев, сильно избитый Григорий подобрался к дремавшему Тимофею.