Дарья Аппель - Девятый всадник. Часть 3

Кристоф почти не слушал его излияний. В другое время он бы над ним как-то подшутил, но нынче его мысли были заняты другим. Что будет дальше? Смерть Талызина была признана естественной, и даже если у кого были подозрения, то пока никто их не озвучил. Мало ли отчего может умереть человек, даже относительно молодой? Близких родственников нет, забить тревогу некому. В том-то и проблема. Недаром говорилось: «Негоже человеку быть одному». Всегда рядом с ним должен находиться кто-то близкий.

«Ранее я рассуждал так же, как ты», – проговорил Кристоф. – «Мол, одному всегда легче. Особенно крепко я в это верил после того, как мне жестоко разбили сердце… Но ежели ты остался один, без всяческой поддержки, то ты становишься бессильным. До тебя проще добраться. Причем не только убийцам. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?»

Его юный друг кивнул, но не особо уверенно. Граф усмехнулся про себя: «Ну вот, я и начинаю проповедовать… Так и наступает старость».

«Я обязательно заступлюсь за тебя перед государем, если у тебя возникнут какие-то проблемы из-за писем. Но, как мне показалось, Ее Величество готова нынче сама нести за них ответственность», – продолжил он.

Рибопьер взглянул на часы и охнул.

«Я обещался быть у сестры!» – произнес он. – «Лиза знает, что со мной стряслось. Небось места себе уже не находит, думает, что меня все-таки прикончили».

«Передай ей приветы. И от моей жены тоже», – сказал на прощание Кристоф.

Когда дверь за Сашей закрылась, Дотти, занимавшая себя чтением и не слышавшая беседы, так как она велась в отдаленной комнате и довольно тихо, накинулась на мужа.

«Молись за упокой графа Талызина», – проговорил он, не сильно печальным, впрочем, голосом.

«Ужас какой… Он же всего на семь лет тебя старше… Что с ним случилось?» – ожидаемо начала расспрашивать девушка.

«То же, что и с государем Павлом Петровичем», – сказал Кристоф, и после паузы, во время которой его жена усиленно пыталась примириться с новостью, добавил:

«Так, как написано в манифесте».

Они оба уже знали, как просто выдать убийство за смерть от естественных причин.

CR (1830)

Итак, Нессельрод все правильно рассчитал, уехав в свой Эмс принимать ванны и прогуливаться по лесам и холмам. На долю вашего покорного слуги свалился большой кризис. Во Франции давеча объявлена республика – «никогда такого не было, и вот опять», как скаламбурил давеча князь Меншиков. В связи с чем Государь хочет немедленно седлать коней, и я ежедневно уговариваю его повременить с этим делом. Иногда с трудом. Его чувства мне ясны, но против войны восстают все его министры. И только у меня, Думаю, все это не ограничится одной только Францией. Что-то обязательно должно развалиться еще. Можно даже ставки делать – или Испания, или, как подозревает Альхен, опять Неаполь. По этому поводу с ним заключили пари на севрский сервиз на шестнадцать персон. Подходящая награда в подобном случае. Если же никто из нас не угадает, и возмущение начнется, например, в Пруссии (будет весьма странно) или в Австрии (tu l’as voulu, Georges Dandin – так я и отпишу нашему великому канцлеру, как только узнаю новости о беспорядках на улице Вены, и, признаюсь, это доставит мне большое удовольствие), сервиз мы оба перебьем, как в былые времена. Никто не удивлен – кроме Его Величества, полагаю – что д'Артуа свергают. Важно понять, на кого – или на что – его хотят заменить. От этого и зависит весь порядок моих действий. А Нессельрод пусть и далее наслаждается долгожданным отдыхом. Я специально еще не отправлял к нему курьеров. Наверное, уведомлю графа только тогда, когда ситуация выйдет из-под контроля, и Государю ничего не останется делать, как отправлять экспедиционной корпус во Францию уже проторенной дорогой.

И вот что мне интересно. Пять лет назад, когда у всех на устах было имя Риего, волевым усилием вмешалась Франция, на которую давили все четыре державы одновременно. Нынче что нас ждет? Испания выйдет на помощь нашему незадачливому Карлу Х? От одной этой мысли мне становится смешно. А потом удивляюсь самому себе: неужели я за все эти годы достиг истинного просветления, и мне любые политические треволнения кажутся пустяками? Четверть века тому назад я бы проводил на службе круглые сутки в попытке хоть как-то уладить возникший кризис, бесконечно бы курил и выглядел бы так, что краше в гроб кладут, а в конце концов у меня бы снова открылось легочное кровотечение из-за некоей пустячной простуды. Сейчас мне почти что все равно, что происходит там, за тысячу верст от нас, и какие новости привезут с курьером назавтра. Катаюсь на Острова, пью шампанское, стреляю по бутылкам из своих любимых «Ланкастеров», как юный поручик, и даже совершаю различные глупости, за которые мне впоследствии будет крайне стыдно… К сожалению, предаваясь сим les petites betises, я чувствую свой возраст в полной мере. Тридцать лет назад меня лишь немногие дамы и девицы посмели бы в гневе выкрикнуть мне в лицо: «Le vieux cochon!» и захлопнуть дверь в свою спальню прямо перед моим носом, как вчера поступила одна юная черноглазая demoiselle, фрейлина императрицы, кажется. Но я сам виноват. Как говорится, «вспомнила бабка, как девкой была» (да, я страдаю грехом многих своих соотечественников – привязан к русским пословицам, потому как в моем родном языке не слишком много столь красочных и метких изречений, придуманных народным разумом).

Но преимущество моих тогдашних тридцати лет перед нынешними пятьюдесятью шестью ограничивается только наличием благосклонности хорошеньких demoiselles. Кстати, их можно понять. Вспоминаю, как тогда мы вовсю потешались над стариками екатерининской эпохи, гоняющимися за актерками Французского театра или хорошенькими светскими дамами. Нынче я сам, верно, выгляжу так же.

Итак, ежели мне предложили вернуться на четверть века вперед, я бы наотрез отказался. Нет, я, конечно, бывало, грущу по этим временам, но особой тоски не испытываю. Больше тоскую по людям, которых уже нет рядом со мной. Таких уже более не появится… Нынешние люди ведут себя иначе. Даже те, которых я знал, весьма изменились. Но я, кажется, об этом уже писал.

Что ж, коли я задумался о прошлом, надобно написать о тех временах, которые я полагаю «золотыми» и в которые, быть может, вернулся бы, если предоставили бы подобную возможность. Мне выпало на долю четыре года условного «мира» и абсолютного счастья, совпавшие с первыми четырьмя годами правления покойного государя. В эти годы те, чьим мнением я всегда дорожил, полностью признали мои таланты и способности. Я начал полагать себя государственным деятелем, способным реально что-то изменить в России. Даже составил на досуге пару проектов «государственной важности». Хорошо, что сжег их черновики. Надеюсь, чистовые версии постигла та же участь, и они не сохранятся ни в каком архиве на потеху потомков, которые вздумают изучать историю наших времен.