Денис Кремнев - Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Генрих чуть приоткрыл глаза. Очень хотелось пить. За столом, как назло, сидел русский, который не говорил по-немецки. Он задумчиво смотрел в окно.

«Можно в один бросок добраться до автомата и положить их обоих! Чёрт, он ведь наверняка без магазина,» сокрушённо подумал пленник.

Пробовал глотать слюну, но рот был вязким, в горле всё пересохло.

«Попрошу у него воды, наверное, с ходу зарядит кулаком… Проклятье!», Генрих безошибочно ощутил враждебность разведчика.

Потёр раненую руку, особой боли не ощутил. Рукав кителя так и остался тёмно-кровавым, мокрым, он казался очень тяжёлым, почти как свинцовым.

Емельян заметил, что фриц проснулся. Поднял фляжку со стола, открыл крышку, влага спасительной прохладой разлилась по телу. В избушке было натоплено, так что влага пришлась организму как нельзя кстати.

На звук бульканья воды немец повернул голову, затравленно смотрел на флягу. Емельян перехватил этот взгляд. Закончил пить, брякнул фляжкой об стол, закрыл крышкой. Немец смотрел, не отрывая взгляда

– Пить! Пожалуйста…

Емельян не различил звуков, лишь какое-то шипение.

«Очнулся, гнида», лишь отметил про себя. Принялся гулко барабанить пальцами по столу, – была у него такая привычка, когда приходилось находиться в ожидании чего-то.

Звук перестукивания пальцев начал бесить Генриха уже где-то через минуту, а русский вовсе не унимался, дробь участилась.

Один на один с поверженным врагом Емельян чувствовал себя уверенно. Тот страх, который он испытывал в конце 41-го перед фрицами, давно прошёл. Война приучила быстро как к храбрости, так и к ощущению смерти. Емельян уже почти на уровне инстинкта ощущал немцев, все они мыслили и действовали одинаково. Немец в плену, а тем более один, – уже не тот же самый солдат со своими соратниками в одном строю.

«Унтерменш издевается, понятно», со злостью подумал Генрих. Скрипнув зубами, он повернулся к стене. Попробовал закрыть глаза. Но красная рябь на опущенных веках всё мешала ему уснуть. Кровь стучала в висках, лоб прошиб пот.

«Нужно срочно воды».

Развернулся в обратную сторону, кашлянул. Емельян вновь вопросительно уставился на пленника.

– Воды… Пить!

Морпех смотрел на немца вопросительно, чуть вскинув вверх брови. Сообразив, что тот ему говорит, перестал барабанить и указательным пальцем показал на фляжку.

Немец поспешно кивнул:

– Да, да…

Всей пятернёй обхватил её и кинул немцу. Фляжка подкатилась к шинели, на которой лежал пленник. Одной рукой он схватил брошенный предмет, приподнимаясь на локте. Раненой рукой шевелить было трудно, она просто лежала вдоль туловища. Прижав фляжку под мышкой, он пытался открыть её. Сообразив, что крутит крышку не в ту сторону, четырёхнулся:

– Проклятье…

Морпех с интересом наблюдал за потугами фрица.

«Давай, гадёныш, попробуй открыть. Не по зубам тебе русская фляга. Не судьба водицы-то испить».

Всё же справился с крышкой, она крепилась к горлышку цепочкой и теперь свободно болталась. Подобрав под себя предплечье, Генрих хотел рукой взять, но большим пальцем задел за горлышко, та опрокинулась на пол. Жидкость толчками вытекала на пол.

Емельян вскочил на ноги, подошёл и подобрал её с пола.

– Сволочуга… Прибить бы тебя…

Емельян не задумываясь сию минуту пристрелил бы немца, но Кудрин приказал стеречь его. И слово командира в разведке, – это закон.

Изо всех сил захотелось дать ему ногой под дых, чтобы кровью изошелся. Сдержался, задвинул фляжку за пояс.

Подошёл к печурке, закинул ещё дров, – под утро ощутимо потянуло холодом. Свет от огня отбрасывал тени на стену. Тени двух непримиримых сторон.

Генрих обречённо уткнулся в потолок.

Сжав кулаки, он задышал чаще: «Не будь я в таком унизительном положении, я бы тебя уничтожил, унтерменш. Убивал бы долго и мучительно».

В порыве гнева вдруг подумал о раненой руке, она чувствовала себя гораздо лучше. «Отлично, уже восстанавливаюсь, прихожу в порядок».

Закрыв дверцу печурки, Емельян развернулся к фашисту, поправив автомат за спиной. «Молодой, сукин сын. Какого лешего тебя сюда принесло? Не сиделось в своём Берлине».

Как ни странно, после наблюдения о возрасте пленного градус ненависти понизился. На войне молодым сложно, жизнь ещё толко не началась, а вокруг смерть. Хотя молодые то и гибли безрассудно, храбро, без лишних рассуждений. В отдельной бригаде, целиком погибшей на Волге, почти все были молодыми. Такого же возраста, что и радист-молодчик.

Задумавшись, Емельян махнул рукой:

– Хрен с тобой, пей…

Удивлению Генриха не было предела, когда он увидел перед собой открытую фляжку. Русский сам лично поднёс к его губам. Приложился и жадно глотал живительную влагу.

Емельян недолго держал фляжку у головы фрица.

– Всё, хватит. Сидеть ещё долго.

Про себя отметил: «Больше гаду никаких поблажек».

Немец удивлённо хлопал ресницами, смакуя во рту капельки воды: «Странный унтерменш… Очень странно, что же это могло значить?».

Разведчик взглянул на часы. «Время сменяться. Пора будить Панкрата».

Спустя минуту напарник, кряхтя, поднимался с места, дабы проконтролировать передачу очередной дезы фрицам и заодно уступить место товарищу.

Зарево неумолимо занималось над чащобой леса, сумерки нехотя рассеивались, уступая природу утренним лучам. Дымка в воздухе не висело, – это означало, что температура сегодня днём не понизится. Кудрину с бойцами в поиске будет теплее.

Докладывая по плану, немец даже и не думал срывать его. В его глазах и его поведении окончательно поселилась покорность.

Панкрат не оставлял его без присмотра, даже к помойному месту водил под конвоем. Куда-то сбежать не было ни места, ни возможности.

Штрайбт уже окончательно усомнился в возможности своего побега, но жизнь резко подкинула подходящий случай.

Солнце недавно вышло из зенита, но вестей от группы не было никаких. Бойцы меланхолично вспоминали довоенную жизнь. Панкрат рассказывал о вечно зелёном Минске, а Емельян вспоминал о бескрайней Сибири. Пленник отрешённо наблюдал за обоими, дивясь их жизнерадостности.

«Глупцы, сидят себе в избушке и радуются… Может быть, сейчас их на нас наткнутся гренадёры, а их пристрелят. Ужасные непредсказуемые русские».

Будто в подтверждение этих слов по округе разнёсся рокот двигателя. Емельян прильнул к амбразуре. Панкрат кинулся к окну. Минут через пятнадцать на просёлочной дороге показался немецкий крытый вездеход. Переваливаясь на ухабах, махина с чёрными крестами на бортах неспешно продвигалась встроены моста.

Емельян присвистнул:

– Человек пять внутри могут поместиться…

Стрешнев кивнул.

Пленник приподнялся с места, намереваясь посмотреть, что творится же творится на улице, но Емельян быстро осадил его: