Денис Кремнев - Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Зорин громко присвистнул на такую тираду, а Емельян оторопело смотрел в налившиеся яростью глаза стрелка, их выражение явно не сулило бойцам ничего хорошего.

Вновь первым отреагировал Зорин:

– Да брось, боец, мы же не знали, что они друзья твои, окстись… Не подумай плохого, мы памятью-то дорожим.

Сжав кулаки, тот прислонился к ящику:

– Други мои, ушли вы и никаким газетным строкам вас не вернуть.

Смахнув выступившую слезинку промасленным рукавом гимнастёрки, спросил:

– Спирт есть?

– Это да, сейчас помянем, – засуетился Лёха, у которого всегда булькала заначка во фляжке. На замечание Кудрина всегда остроумно отвечал: «Зима ведь, вода мёрзнет, а спирту хоть бы что».

Первый глоток будто бы испил через силу, два последующих пошли уже смелее. Оторвав фляжку от губ, отдал её обратно Зорину.

– Я смотрю, из новобранцев будете?

– Мы с резерва, с Дальнего Востока, – ответил Алексей и тоже припал к фляжке, но лишь чуть пригубил, с Прохором Кузьмичём на спирте не пошутишь, живо учует и накажет строго.

– Нас встретили тоже необстреляными, а сюда приехали меньше месяца назад, – карие глаза буровили стену амбара.

Продолжил монолог не моргая:

– В поле всю ночь окопы рыли, сначала для самих себя, потом секреты, для пушек немецких. Было нас у Дубосеково целая рота, это на нашем участке двадцать восемь, остальные оборону за дорогой держали. Одно орудие даже выделили, ух, и помогло ведь оно нам в бою.

Короткими грязными пальцами достал пачку, потряс её, пока из прорези не показался серый цилиндр папироски:

– Политрук наш, Василий Георгиевич, широкой души был человек, любой из их породы политработников о героизме язык чешут, сидя в землянке командирской, да о долге перед народом и Сталиным, а сами жопы свои под пули подставлять не торопятся. Он же совсем другой закваски был, патриотом… И погиб он по-настоящему, со связкой гранат в руке.

Продолжил лишь тогда, когда сигарета укоротилась на треть, причём очень необычным вопросом:

– Сами то откуда будете?

Вопрос прозвучал неожиданно.

– Я с Твери, – ответил немного погодя Лёха.

– С Алтая, – отозвался Емельян.

– Земеля, – заискрились карие глаза, – будем знакомы, Иван.

Протянул друзьям по очереди широкую мозолистую ладонь.

– Емельяном звать.

– Емеля-земеля, вона как звучит… Ну а меня Лёхой, – всё острил Лёха.

– Забавный ты какой, Лёха. Задор, как и злость, на войне полезными бывают… Вот у нас Димка Тимофеев остряк всей роты, как и я, кое-как из этой передряги выбрался…

– Так и что, много кто выжил? Чего тогда в газете написали? – недоумевал Емельян.

– А кто их на хрен разберёт, чего они нас похоронить всех решили. Пропаганда, мол, умираем и не отступаем, мол, – неопределённо пожал плечами Иван.

– Ну а ежели самому-то пойти разобраться, объявится, мол, живы люди, – предложил Зорин.

– Оно мне надо, разбираться, не здесь сгинешь, так после в другом месте… Разбираться, – несколько волнительно протянул последнее слово пулемётчик.– Там, почитай, почти вся дивизия полегла, не только одна наша рота, комдив сам сгинул… Ну это всё к чертям, про ребят написали, что они герои, молодцы, не смолчали, и на том спасибо, остальное хрен с ним…

Пора было уже приступить и к дровам. Сквозь окно было видно, что бойцы на улице уже освободили одну двухручную пилу, но Емельян с Лёхой будто бы приросли к амбарному тюку, желая ещё хотя бы на пяток минуток остаться поговорить с героем, живым свидетелем смертельной схватки.

– Страшно ведь бывает? – задал вертевшийся всё время на языке вопрос Емельян. Спросил и тут же укорил себя: «Ещё чего подумает, что трус его земляк. Молокосос.»

Ответ последовал удивительно быстро, будто стрелок уже был готов к нему:

– Страшно, когда снаряды летя и разрываются рядом. Окоп сразу чувствуешь своей могилкой, а поле своим последним пристанищем. Немцы всегда с артиллерией наступают, без неё то и не воюют никогда.

Раздавив окурок о дощатый пол, он хлопнул рукою по своей коленке:

– Вот какое западло, ребята, как ночью лопатой землю ковырять, так она еле-еле поддаётся. Зато немецкий снаряд вырывает куски её просто на раз. Перепахал он с утра, значит, этой землицы будь здоров, танки на нас пошли. Только ведь танки одни погулять не выпустили, пускают строго лишь с пехотой, порядок у них немецкий, стало быть, такой.

Друзья даже поразились смене интонации рассказчика, из трагически печальной она перешла в более оптимистичный, как будто ни в чём ни бывало. Емельян про себя отметил: «Видать, на нервах».

А рассказчик всё продолжал:

– Я то с напарником подалее расположился, сбоку от позиции, пулемёт Василий Георгиевич, политрук наш, пожелал отдельно в засаду поставить, очень неглупый расчёт в этом был… По первости мы то совсем не высовывались, не стреляли, танки ближе к себе подпускали, а орудие наше единственное прямо напротив пулемёта на опушке стояло, – протянув руку, будто визуализируя картинку на стене амбара, пробормотало боец.

– Молодой момлей был, но упёртый и храбрый, при обстреле не спасовал, отлично его замаскировал. Обманных щелей фрицам нарыли, они по ним и лупили, – усмехнулся он в конце тирады.

Вновь полез в карман за папиросой, а некурившие Емельян с Лёхой, как заворожённые наблюдали за ним, совсем позабыв для чего они прибыли н этот край села.

– Одной пушкой все танки не побить было, хороший запас был гранат, птэров, бутылок с зажигательной смесью. Это летом же в начале надо было поджечь её с тряпки, а потом швырнуть, да поточнее, ведь сколько народу на них пообжигалось…

Перекатил губами цигарку из одного угла рта в другой:

– Ну а теперь то «чиркаш» придумали, черканул его да и передал фашисту наш пламенный русский привет. Таких-то приветов у нас штук восемьдесят, четыре ящика было.

Едкий дым тянулся к потолку амбара.

– Дружок мой, Колёк Москаленко… Самым мастером кидать эти бутылки был, в круг диаметром пять метров с восьмидесяти попадал… Усмехаетесь? Командир роты тренировал на совесть: и в круг на точность кидали, и деревянную конструкцию наподобие танка готовили, размером, как с него самого, вместо пушки бревно воткнули… Катали её на колёсах да учились подбивать, наукой воевать вот уж были подкованы неслабо.

Вдруг сумбурно выругался, передёрнув плечами:

– Известно что, немцы техникой да стратегией брали, на всю нашу дивизию тогда до двух сотен танков пёрло, да ещё и пехота. Перла, значит, гуртом, неторопясь, еле-еле, подпустили мы её где-то на сотню метров да как влупили из всех стволов, пушка заговорила. Встали первые гробы ихние, немецкие, серые, небо коптят, дошли, значит, до Москвы, а как же!… Я же своего зверюгу до лучших времён приберёг.