Денис Кремнев - Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Из самой церкви доносилось дикое ржание. «В церкви лошади!» – осенила догадка Емельяна. «Устроить в церкви, в святом месте конюшню, это же кощунство!»

Дверь выбили с целью отвлечения внимания, чтобы с другой стороны подвала через малые оконца морпехами дать возможность проникнуть. Такой приказ получили Емельян с Алексеем.

Бойцам потребовалось менее пяти минут, чтобы добраться до окон. Одно из них было завалено мешками, сверху торчал пулемётный ствол, – немцы педантично не оставили без охраны весь периметр подвала.

Бойцы отложили к стене оставшиеся гранаты, их оказалось всего три, потом решили действовать наверняка, так как не знали сколько именно фрицев засело в подвале. Договорились обезвредить немца- пулеметчика и сбить верхний мешок. Со стороны дверей послышалась хаотичная стрельба, приём с отвлечением сулил успех.

Алексей подкрался ближе ударил со всей злости по стволу пулемёта. Потом обеими руками ухватил ближе к прикладу и дёрнул со всех сил на себя. Послышался удар каски о камень, немец явно оказался оглушен. Емельян в следующий момент, перевернувшись на бок, стукнул ногой со всей силы по мешку, мешок брякнулся внутрь. Следом в чёрное нутро полетели подготовленные две гранаты.

Емельян лишь успел укрыться за стеной, как прозвучал взрыв, затем последовал следующий, более оглушительный, видимо, взорвался ящик с гранатами у немцев. Громыхнуло так, что у бойцов уши заложило. Приподнявшись, Зорин кинул еще одну, последнюю…

Внутри подвала воцарилась тишина. Сопротивление врага было подавлено.

Дождавшись, пока рассеется дым, Алексей с Емельяном заползли внутрь через оконце. В нос ударил мерзкий запах, так наверное, только горелое мясо и пахнет. Темнота в подвале была непроглядной, но даже в ней можно было различить отдельные фрагменты столь ужасной картины, что бойцы замерли на месте от охватившего их трепета.

Бесформенные тела в сером валялись в одном сплошном месиве, отдельно в стороне лежали два или три тупа, сложно было разобрать. Также можно было различить разметанные части тел: руки, ноги.

Ворота подвала резко распахнулись, вошли бойцы со старшиной, вместе с ними проник и свет- от увиденного у Емельяна резко сдавило желудок. Он резко согнулся в три погибели и сел на корточки, Зорину также стало похуже, но он сумел устоять на ногах.

Тёмно-красные разводы пролились под каждым немецким телом. Лица были обезображены, попадались даже обезглавленные трупы. В руках они все ещё сжимали оружие. На остатках ящика с гранатами валялась оторванная кисть с единственным уцелевшим из всех указательным пальцем. И ещё стены, обагренные кровью, её запах, чуть теплый, перемещался с запахом гари и, казалось, забивал лёгкие.

Не помня себя, Емельян очутился на улице. Растерев снег на щеках, засунул его даже в рот, затем долго стоял на коленях и отплевывался. Ему казалась, что немецкая кровь комом встала в горле. Подбежал Мустафа, склонился к нему:

– Эмельян, – так по-своему, с акцентом произнес имя, – вставай, вставай! Говори со мной!

Емельян встряхнул головой, словно сбросив оцепенение, посмотрел на товарища, тот бережно подхватил его под мышки и поставил на ноги.

– Не, не… Сам я, – слабо запротестовал Емельян, – сам смогу.

Подобрал винтовку, закинул за плечо, резко выдохнул, собрался с духом. «Бой еще не окончен, нет, нельзя раскисать, нельзя, недопустимо. Идти надо, идти должен…»

Но что-то блекло-алое виделось ему всё равно на стенах хат, бортах грузовиков, на ватниках и шинелях товарищей.

Немцев выбили почти из всей деревни, если можно было назвать так то, что от неё осталось- уцелевшими остались лишь церковь с комендатурой и десятка полтора домов. Остальные строения представляли собой сплошное пепелище. Враг сжёг эти дома, но сполна поплатился за свои деяния. Иноземные солдаты валялись теперь трупами по дворам, сараям, черными островками догорали в подбитым транспорте. И взгляд у всех был одинаковым, мертво-остекленевшим, этот взгляд уперся в небо. Словно с неба пришла кара им за содеянное. Остатки разбитого гарнизона прижали к крутому берегу речушки и там же перестреляли как куропаток. Дольше всех сопротивлялся долговязый офицерик, он вообще пытался удрать на чёрном легковом автомобиле. Но брошенная меткой рукой Мустафы граната подбила авто, офицер смог выбраться, даже добежал до обрыва, не желая сдаваться. Рухнул прямо с обрыва, провалившись по пояс в снегу. Немец был упёртым, выбравшись из сугроба, он добрался до ледяного покрова речки. Судорожно скользя по льду, он почти добрался до середины русла, как лёд хрустнул сначала под левой ногой. Он дёрнулся всем телом, только успел вытащить её, как сразу же провалился всем туловищем- трещина пошла дальше по разлому, другая нога в скользком сапоге не удержалась на поверхности. С берега красноармейцы смотрели на судорожные попытки врага спастись. Ледяная вода быстро сковала серую шинель тяжестью, оккупант пошёл ко дну с истерическими воплями.

Солдаты возвращались в деревню. Для многих это был первый бой, первая война. Для некоторых он же оказался и последним- рота потеряла около тридцати человек.

У околицы перед бойцами предстала душещипательная картина: большая толпа женщин, стариков и детей, оцепенело прижавшихся друг к другу. Прямо на снегу сидели раненые жители, их перевязывали бойцы. На заднем плане бесновался огонь, – горел большой амбар. Крыша и стены его уже рухнули, пламя топило снег вокруг костровища. Тёмный дым стелился в сторону востоку, в сторону Москвы.

Подойдя ближе, Емельян с товарищами обратили внимание на то, что у всех раненых были ожоги.

– Никак сжечь хотели! – вырвалось у старшины Кудрина.

– Так, голубок мой, так! – закричала в истерике из толпы женщина лет тридцати, словно душа вырывалась наружу.

– Собрали нас всех ещё с ночи, в этом амбаре и продержали всю ночь. Как пальба началась они, аспиды проклятые, двери подпёрли и зажгли вокруг.

Гневные возгласы поддержки лишь усиливали трагизм происходящего.

– До чего нелюди додумались. Как их только земля наша их носит! – гневно крикнул Зорин.

– Давить будем гадов! – проскрипел зубами Емельян.

Даже вечно невозмутимый Мустафа издал протяжный гортанный звук, полный ненависти.

Забилась женщина в приступе рыданий, её рассказ продолжил высокий кряжистый старик.

– Дым, копоть, все визжат, матушки мои, ну, видимо, умирать нам дано такою адской мукой… Если бы не хлопцы, сгинули бы, зажглись бы спичкой, – с этими словами дед указал на бойцов, перевязывающих раненых. Среди них был и немец Яков Крейзер.

Старшина подскочил к нему, обнял по-братски:

– Спасибо, дорогой, людей спас… Спасибо! К награде вас представим, всех!