Виктор Джанибекян - Тайна убийства Столыпина

Столыпин и его супруга в столице бывали, на трамвае катались и с улыбкой смотрели, как удивляются столичному образу жизни их дети.

В воспоминаниях старшей дочери Столыпина Марии мы читаем о тех днях: «Сам Петербург меня с первого же дня очень разочаровал: мрачным, ненарядным, недостаточно „европейским“ показался он мне после Берлина и Вены, а вместе с тем, что не было в нем и восточного великолепия Москвы. Лишь позднее оценила я красоту нашей столицы: „Невы державное теченье“, сказочно легкие очертания Петропавловской крепости в морозном тумане вечерних петербургских сумерок».

Наконец-то прибыла из Саратова в столицу мебель в казенную квартиру министра внутренних дел на Мойке.

– Мы будем жить на Аптекарском острове, на даче, – оповестил глава семейства своих домочадцев.

На даче охрана была поставлена намного лучше, чем в Саратове. Оно и понятно, ведь в Саратове полиция охраняла губернатора, а здесь своего непосредственного начальника – самого министра!

Как-то Мария пошла в церковь, расположенную за садом. Возвращаясь, подошла к калитке, чтобы открыть ее, как откуда ни возьмись полицейский:

– Ты куда?

– Как куда? Домой!

– Куда это домой? – строго спросил охранник.

– На дачу к своим родителям!

– Ты хочешь сказать, что ты дочь министра? Так мы тебе и поверили! А ну иди за мной!

И охранник отвел дочь Столыпина в участок, который находился через несколько улиц. Завел в комнату с канцелярскими столами, где сидели сотрудники в строгих мундирах, чтобы разобраться, кто же эта девушка. Вдруг один из офицеров, узнав дочь министра, выскочил из-за стола и подбежал к Марии.

– Извините полицейского за такое рвение! Больше подобного не повторится!

Офицер сам проводил девушку до злосчастной калитки и, вновь извинившись, просил родителям об этом случае не говорить.

Когда дочь все же рассказала за завтраком, что с ней случилось накануне, родители рассмеялись.

– Видишь, какая у нас теперь охрана! – заметила мать.

– Да, ее не проведешь! – сказал довольный отец.

– А я не хотела бы жить под такой охраной, – высказалась дочь, – ведь это так скучно – не сад, а настоящая тюрьма.

Родители ничего не ответили, словно не слышали, и перевели разговор на сетования Казимира, семейного слуги, которого с иронией восприняла местная прислуга. Казимир служил Столыпиным с малых лет и называл их всегда «Петр Аркадьевич» и «Ольга Борисовна», а казенная прислуга – лакеи, швейцары и курьеры, прислуживающие на казенной даче, – обращалась к хозяевам только со словами «ваше превосходительство». Здешние порядки Казимира удивили.

Но не по этому поводу смеялись Столыпины, а совсем по другому. Местный лакей, привыкший к большим сановникам, поинтересовался у Казимира:

– А где же лента у его высокопревосходительства?

– А у Петра Аркадьевича ленты никакой нет, – ответил Казимир.

– Он разве не генерал?

– Нет, пока не генерал!

– Неужели такой молодой? – спросил лакей. – Сколько же ему лет?

Лакея смутило, что молодой чиновник, к тому же не имеющий орденской ленты, занял место на их даче. Прежде такого никогда не бывало.

Чтобы выйти из неловкого положения, Казимир заметил:

– Петра Аркадьевича сам государь назначил. Он еще столько орденских лент получит, сколько вашим генералам и не снилось!

Переборщил, конечно, Казимир, ведь на даче на Аптекарском острове и раньше поселялись только министры, а назначал их, естественно, сам государь.

Конечно, лакеи на Аптекарском острове газет не читали, больше жили слухами и обрывками фраз, которые схватывали на лету. По фразам они четко определяли табель о рангах, были в курсе всех событий, происходивших в столице, и лучше Казимира знали, кто такой Столыпин и почему государь перевел его из провинции в Петербург, сделав на молодого чиновника ставку. Знали и то, что министр внутренних дел в правительстве второй человек после его председателя. Наверняка лакеи и швейцары, осведомленные во многих вопросах, хорошо разбирались и в делах житейских, ибо служили не только господам, но и полиции.

Новый министр получил приглашение на торжественное открытие Думы.

Принятый выборный закон дал России Первую Государственную думу. Она оказалась более левой, чем того ожидали власти. Ее стали называть думой «народного возмездия».

Дума была кадетской. Если бы конституционные демократы действовали с умом и обладали некоторым благоразумием, Дума прожила бы дольше. Вспомним, что говорил государь:

– Если создание Думы пойдет на пользу Отечеству, я ее разрешу!

Парламент в России был явлением доселе неизвестным. Большинство относилось к нему настороженно. Одних решение о созыве Думы обрадовало, других – а таких было большинство – разочаровало. Многие смотрели на нее, как на ненужную инстанцию, и предрекали разногласия и бедствия.

Дума зарвалась, забыв, что царь пошел на уступки не по велению разума, а под давлением общества и революционных событий, чтобы выпустить пар из котла. Царь был уверен, что собрание народных представителей поможет правительству навести порядок и мир, удовлетворив лишь разумные требования общества. Неразумные, считал он, удовлетворять нельзя.

Депутаты рассуждали иначе: за первой уступкой от царя они намеревались добиться других, подняв тем самым значение русского парламента. Стали звучать речи, разочаровывающие государя. Депутаты требовали отмены смертной казни, отчуждения частновладельческих земель, отставки правительства и упразднения Государственного совета. Началось то, чего так опасались противники либерального течения, настаивавшие на жестких мерах. Наверное, так и случилось бы, если бы в прежние годы не вспыхивали восстания и забастовки, не была пролита кровь. Еще чувствовался запах гари и пороха – власть вынуждена была выслушивать крикливые требования депутатов.

– Ничего, угомонятся, успокоятся, образумятся, – надеялись в верхах.

Не угомонились, не успокоились, не образумились. Напротив, требования в Думе стали более настойчивыми и озлобленными. Стало ясно, что от смутных призывов, звучавших на всю страну с кафедры Таврического дворца, спокойнее не станет.

…А тогда, в день торжественного открытия Думы, все выглядело иначе. Под восхищенными взглядами собравшихся к Таврическому дворцу подъехали государь в окружении свиты, депутаты в каретах. Чувствовалось: что-то необычное и знаменательное происходит в столице.

Новый министр внутренних дел прошел в зал, оглядывая собравшихся. Блестели мундиры придворных чинов, с ними контрастировали скромные цивильные костюмы депутатов. Один из придворных сановников, глядя на собравшихся в зале, обратил внимание на эту разницу и произнес в порыве откровения: