Александр Идоленков - Из ада в вечность

Вдруг в воздухе повисла мёртвая звенящая тишина, разразившаяся в сознании подобно грому; сон с меня сдуло, словно ветром, я был бодр и свеж. Я стал всматриваться в темноту ночи в ту сторону, где немедленно, в сию секунду должно разразиться противоборство со смертельным исходом. Но там ничего не происходило и было тихо по-прежнему. Подозрительно, но фашисты перестали выбрасывать осветительные ракеты. К чему бы это?

Минуты потянулись ещё мучительнее. Я нутром почувствовал, что задуманное нами приступило к воплощению в жизнь, и тихо скомандовал:

– Приготовились!

Сразу после того как я услышал прерывистые очереди из автоматов Сердюкова и Ермилина и следом за ними ответную беспорядочную стрельбу со стороны немцев, я отдал резкий приказ:

– Огонь!

Три слаженных пулемёта застучали яростную дробь по целям вражеских позиций, откуда струились в ночи фейерверки немецких трассирующих пуль. Сердце моё ликовало. Я чувствовал, что мы сорвали план врага и нанесли ему очередной урон. Правда, радость моя была неполной до тех пор, пока я не увидел вернувшихся с задания целыми и невредимыми своих бойцов. Я тут же приказал прекратить вести огонь и всем укрыться в подвале.

Следом за этим со стороны гитлеровцев начался яростный обстрел со всех видов огневых средств. Ночь поглотила наши ориентиры, поэтому эта ярость особенно не причинила нам почти никакого вреда, разве что помешала отдохнуть в очередной раз да навеяла страху и душевных волнений за возможную гибель от прямого попадания снаряда или мины.

Сержант Сердюков, сидя на полу в подвале, рассказал нам подробно о проведении операции:

– По изученному маршруту Ермилина мы пробрались к самому проспекту Ленина и залегли в траншее, которые мы же и вырыли в первый раз, как раз напротив разбросанных трупов немцев на асфальте. Лежим, а дышать просто нечем – воздух насыщен смрадом разлагающихся трупов. Скажу вам откровенно, что славяне не так дурно воняют, как немцы. Ведь право, наши солдатики – скелеты. Кости разве будут так отвратительно вонять? Другое дело немцы – жирные, как боровы, там одного дерьма килограммов тридцать. Вот поэтому и вонь.

– Ладно, Сердюков, ближе к делу, оставь эти подробности на потом, – предостерёг я сержанта от пустопорожнего разглагольствования.

– Я и говорю, товарищ младший лейтенант, правильно и делают наши снабженцы, что не балуют нас разными изысками да разносолами – не будем так вонять в случае чего…

– А чем занимался Ермилин в это время? – спросил я.

– Рядовой Ермилин – герой. Пока я высматривал позицию в темноте, он незаметно пробрался к разбросанным по земле трупам и «одолжил» у них ручной пулемёт с боекомплектом и две гранаты. Не забыл также тормозок с сухим пайком. Мы долго там сидели, но к пище так и не притронулись, и всё из-за проклятой вони. – Сердюков замолк, его передёрнуло от тех жутких воспоминаний, и, обратившись ко мне, попросил: – Пусть дальше рассказывает Ермилин. Я больше не могу. Да и рассказывать больше нечего, по-моему, всё произошло на ваших глазах.

– Осип, расскажи, что было дальше, – пристал к Ермилину Эйхе, подносчик патронов. По национальности он был уроженцем Эстонии, но перед самой войной родители его переехали жить в Ленинград. Разговаривал он плохо на русском языке, без улыбки слушать его было нельзя. Пареньку было немногим больше двадцати лет, с открытым сердцем, простодушным и откровенным нравом. К нему все относились почему-то с нисхождением.

Осип долго не стал упираться и продолжил повествование сержанта Сердюкова:

– Было темно, когда мы незаметно приползли к месту назначения. Сержант стал разыскивать место наиболее удобное в тех траншеях, которые мы отрыли в первую ночь нашего пребывания там. Трофейный свой автомат я отдал сержанту, сам же остался с карабином. И тут я вспомнил, что видел ручной пулемёт у одного убитого фашиста, когда ходил за продуктами, ну, тихонько выполз на асфальт и завладел им. Мой поступок одобрил сержант – вооружены мы были теперь отлично и готовы были принять достойный бой. Пришлось сидеть долго, вонь действительно просто душила нас; мы сделали повязки из какой-то тряпки, только толку от этого оказалось мало. И вот под утро я почуял по каким-то внешним признакам или просто внутренним инстинктом, что немцы начнут операцию по вызволению своих мертвецов из нейтральной зоны именно сейчас, и предупредил об этом сержанта. Как раз в этот момент по земле потянуло предрассветной прохладой и трупный запах куда-то улетучился – пропал, видимо, поднялся выше; дышать стало легко и свободно, будто и войны не стало. Только мы продышались, а тут видим, выползают из кювета на край дороги эти гады. Мы сидим, оцепенев от нетерпения, ждём, когда их станет больше. А они обнаглели до такой степени, что стали подниматься во весь рост, ведь тащить такую ношу трудно, да ещё в таких невыносимых условиях, около трупа дышать, наверно, просто нечем. Подождали мы ещё немного и с расстояния менее тридцати метров открыли огонь по этой копошащейся массе врагов. Такой панической чехарды мне не доводилось видеть: одни поспешно бросали свои ноши и, пригнувшись, устремлялись вон, другие падали, прячась за трупами, третьи, прикрываясь покойником, – и откуда бралась только сила? – стремглав кидались в укрытие. Сколько фрицев мы уничтожили, не знаю, не успели сосчитать, но шороху среди этих храбрецов мы наделали, я вам скажу, предостаточно – это точно!

– Сержант Сердюков и рядовой Ермилин, от своего имени я объявляю вам благодарность и буду ходатайствовать перед командованием о награждении вас правительственными наградами, – закончил я, как командир взвода, этот эпизод боевой жизни подразделения на сталинградской земле.

Меня распирала гордость за проделанную операцию, В моей куриной голове мерещилось бог знает что, я даже не мог представить, что именно, но думал, что на наш подвиг – да, да, именно подвиг, а не иначе! – командование должно обратить особое внимание.

С другой стороны, мне было стыдно от этих эгоистических мыслей. Когда Родина в глубокой опасности, мы просто обязаны, несмотря на мелочные обиды, причиняемые нам нерадивыми негодяями и трусами, которых в общей сложности в рядах защитников отечества было не так уж и много, сделать всё возможное для её освобождения. Более того, как это делали и не единожды на протяжении всей истории Руси наши героические предки, пойти на все риски, не щадя живота, но отстоять Отечество от поработителей для наших грядущих потомков во имя их счастья и светлого будущего. История рассудит и оценит нас и наше время, наши страдания и невзгоды, которые мы испытали в эти трудные и грозные времена.

Сама полуголодная жизнь, жестокая борьба с врагом, умение предвидеть её хитросплетения, обогащала нашу мудрость, придавала силы и опыт, делала нас закалёнными бойцами с несгибаемой волей к победе правды над злом. День ото дня мы становились не только злее, но и опытнее, готовые преодолевать любые невзгоды и тяготы, которые любой солдат мира не способен преодолеть. Мы становились непобедимыми! Даже умирая, мы падали вперёд, как бы своим телом увеличивая победу на величину своего тела.