Егор Сандырев - Начало исхода. Сборник рассказов

– Может и хитер, – неожиданно как-то осмелел я, – да не хитрей некоторых!

– Это точно… – одобрительно зашевелился в своем углу господин с острым носом – А знаешь что, прапорщик? Садись-ка ты да напротив меня в дураки играть. Раз выйграешь, живой останешься, ну а проиграешь – пеняй на себя…

– В ад попаду? – как-то даже весело поинтересовался я – И, стало быть, черт ты, а не фельдмаршал?

– Кто, чео-орт?!!! – радостно воскликнул господин, да как заржет, словно молодой конь – Га-га-га!!! – и все слуги, что собрались в комнате разом заржали – Га-га-га!!! – Вот что попы вам в башку-то пустую, напихали с детства, а вы и верите! Ну, какой я тебе черт? – укоризненно посмотрел на меня господин и откинувшись в кресле, принялся тасовать карты. – Да и как ты черта представляешь? Небось, хвостатого, да еще и с рогами? – и слуги господина опять засмеялись, да еще так противно и громко, что в ушах зазвенело.

– Ну что, прапорщик, готов? – наконец поинтересовался господин – А то скоро уж утро, а мне в дорогу пора.

– Готов-то готов, – отвечаю ему я, – а только что вы, ваше сиятельство поставить изволите? Уж не майорство ли?

– А ты не хочешь? – разом посерьезнел господин, даже бросив раскидывать карты.

– А чего мне с того майорства? – отвечаю тут же ему – Ты давай-ка лучше верни души начальства моего, а чин можешь себе на шею повесить!

– Во, умора! – опять заржали слуги господина. – Чужие души спасти пытается, а о своей ни слова!

– Душа у прапорщика, как у птицы, до первого боя. – Вздохнул я и потянулся за картами – А там уж в небо…

Ох, и долго играли же мы, а только проиграл я. Да так проиграл, что остался с одной лишь картой на руках. А господин даже что-то и не весел стал. Потянул у меня из рук карту, а там червовая дама.

– Хм! – замычал удивленно господин и показал всем слугам взятую карту и те как-то странно на меня посмотрели.

– Четвертое поколение… – не понять, что и молвил господин, но тут же спохватился. – Отца, небось, еще и не помнишь?

– Откуда уж тут упомнить, – несказанно удивился я такому вопросу, – осиротел-то еще во младенчестве. Мать и ту не особо запомнил…

– Ох уж эта молодежь пятой эпохи! – покачал головой господин и резко встал из-за стола. – Скажи спасибо батеньке, ибо в долгу мы перед ним. Не сотвори он обряда с вашим беспутным царьком в ночь на Ивана Купалу, то гнить нам на небесах и дальше…

– Гнить? – переспросил совсем запутанный я – На небесах?

– А то где же? – усмехнулся невесело господин и вытянув немного клинок шпаги, что болталась неприкаянно на боку, провел слегка ладонью по ее клинку. – Ты на небесах давно не был? – поинтересовался иронично он у меня – А я почти двенадцать тысяч лет просидел там. Ох уж эти сказочники ваши попы! Ох уж сказочники. Небеса, рай и все такое! – господин покачал горько головой и придвинулся ко мне поближе – Тюрьма это, рай ваш! Скажите спасибо вашей общей праматери Еве, что зарубила полубога Змея и кровью его окропила святые замки, что ангелы заговорили, на вечную крепость. Кровь та непростая была, ибо к древнему роду, еще первых титанов относился павший полубог Змей. А потому разъела кровь, что кислота замки и бежали люди на землю… – при этом господин, положив мне на лицо свою окровавленную ладонь, принялся возить ей из стороны в сторону. – А попы хороши! Слышали звон, да не знали где он. Переврали, переписали все, поменяв все на корню. Яблоко она, видите ли, сорвала… Тьфу! – сплюнул желчью на сторону господин, не прекращая своего занятия. – Там сорвешь яблоко, ага! На цепях в клетках сидят, да замурованные в катакомбах, а они яблоки там представляют! Откуда они там деревья взяли, ума просто не приложу… – закончив мазать мне лицо кровью, господин отстранился и довольно оглядел свою работу. – Хорош гусь. Хоть сейчас в печь! – и слуги вокруг опять радостно заржали. – Ну, посмеялись и ладно. – построжал тут лицом господин. – Хоть и должны мы твоему батеньке, а только проиграл ты мне, а уговор, есть уговор. Душа твоя с потрохами моя. Но нравишься ты мне, прапорщик, вот ей-богу, нравишься, а потому не трону тебя, а возьму за гузно родителя твоего. Пора уж ему ответ за содеянное держать, ибо нечего земным людишкам, пусть и представителям почти вымершей расы четвертого поколения в небесные хляби соваться.

– Поздновато опомнились. – промямлил кое-как я. – Батю на том свете, поди, черти лет двадцать уже на сковороде подбрасывают.

– Ошибаешься! – радостно оскалился господин, показав два ряда мелких, но острых зубов. – Батенька твой, Яковом Брюсом с рожденья наречен, а потому живет он и здравствует, как тебе и не снилось, да недолго ему осталось. Наведаюсь сегодня поутру до него!

– Тут до Петерсбурха верст с тысячу будет, неделю лететь сломя голову и то не поспеете, а то утром еще зареклись уже видеть!

– Экий ты все же смешной, майор! – оскалился, повторившись господин и собрался было уходить, да остановился. – Так и положим, парень, быть тебе на неделе майором, хоть и отнекивался ты. Да только должок за тобой останется и никуда тебе от него не деться.

– Не надо мне ничего, ваше сиятельство! – испугался я, да было уже поздно.

– Кровь мою тебе с лица так и не смыть, пока долг не отдашь, а долга на тебе положим в двести душ. Даю тебе год, не расплатишься, я даже являться не буду, съест тебя моя кровь и не подавится. А кровь-то у меня хорошая, куда там тому бедолаге Змею до меня! Ты-ж, поди, так и не понял с кем в дурака вздумал перекинуться и кого крестом по дурости пугать надумал? – и господин неожиданно приосанившись подмигнул. – Азраил – ангел смерти, собственной персоною. Ваши попы по дурости своей напутали все, а потому можешь меня звать и Михаилом. Архангелом, естественно! – и пропало все: и господин этот со своими слугами и комната с игральным столом, да и свет пропал. А когда открыл глаза, то очутился почему-то во дворе крепости прямо у самой стены. Голова гудела, как с жесточайшего похмелья, хотя и не пил ничего намедни уж точно. Но гудело в голове, сегодня только у меня. В крепости никого не было. Ни единой душонки. Наоравшись всласть, пошел разыскивать хоть кого-нибудь, ибо одному на приграничье с турками особо-то не весело обретаться, особенно, если вроде как война идет. Ходил, я ходил, да так и не нашел никого. Вот и остался в крепости последние дни коротать, так как набег турки совершат сразу же, прознав, что защиты тут всего ничего – один я. Только не досталось мне пасть во славу Отчизны – прибыли через два дня наши сменщики из Оренбурга в количестве батальона с грузным капитаном Сормовым во главе, от которого и узнал я, что в губернии нежданно-негаданно два дня назад поднялась чума, да и выкосила подчистую половину ее жителей. Прибежавший из крепости старый солдат сообщил, что в крепости мор и все начальство, заодно с солдатами представилось, лишь прапорщик еще дышал, когда он надумал весть о беде подать. Куда делись тела павших от мора, никто объяснить не мог, да и сам я толком ничего связного выдать тоже не старался. Меня быстро собрали в дорогу и отправили с богом в Оренбург, откуда меня по срочной эстафете вызывали в Москву. Прибыв кое-как на вторую неделю в столицу, узнал я, что жалован я за храбрость расщедрившейся императрицей не много, ни мало, а сразу в майоры, и тут же, безо всякой аудиенции отправлен с патентом служить в гарнизон города Гусь Хрустальный, что Демидовым вотчинной родной приходился. Вот там и встал я начальником над местной инвалидной командой. Верой и правдой выслужил я так три года, маясь каждый день головными болями и забывать уже начал дела те кромешные в крепости на границе, пока не вызвал меня к себе временный управляющий заводов, доверенное лицо семейства Демидовых – Иван Рокотов, бывший крепостной из тех, что зад хозяину подлизывая, к старости дворянские грамоты получают. Так и этот тип успел дворянством обзавестись, чем сильно гордился и наглости был просто неописуемой. Но вызвал меня он довольно-таки робко, а прибыв к нему, так вообще поразился. Был что-то Рокотов бледен с лица и мямлил заплетающимся языком какую-то чепуху. Кое-как удалось мне его привести в чувство, хотя и дал я ему в его хитрое рыло пару раз очень даже крепко. Наконец он успокоился и даже вроде как стал нормально изъясняться, а только смотрел он как-то странно.