Виктор Рубцов - Утро любви

9.

Митя устроился в мягком кресле рядом с торшером напротив телевизора и смотрел футбол, явно довольный тем, что чаепитие не затянулось допоздна, и никто ему теперь не мешает своими разговорами. Лиза, быстро и ловко прибралась, и прошла в родительскую комнату, где она теперь жила. Здесь все напоминало об отце и маме – их портреты на стене, одежда в полированном платяном шкафу, запахи духов на трюмо и на подушках. Как будто еще вчера только родители встали с них, и ушли в свое далеко, из которого не было возврата. А может, они видят меня с небес, взглянув на икону в углу, и перекрестившись, подумала девушка. Говорила же мне мамочка, что она всегда будет рядом со мной. Как бы мне сейчас хотелось увидеться с ней и поболтать о своем, поделиться своей радостью! Как бы она ко всему этому отнеслась? Наверное, отругала бы меня за мое легкомыслие и раннюю влюбленность в молодого учителя? Отговорила от сближения с ним.

Лиза подошла поближе к иконе, встала перед ней на колени и помолилась за упокой души своих родителей. Потом попросила у Бога помощи и поддержки в ее вдруг вспыхнувшем чувстве к Валерию Ивановичу. Шептала молитвы про себя, чтобы учитель, не дай Бог, не услышал их и не подумал чего плохого. "Отче наш, сущий на небесах! – шептала Лиза. – Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе: Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого". Потом она взяла со столика под иконами Библию и стала читать эту толстую Святую Книгу, вновь и вновь удивляясь мудрости ее создателей. "Бог есть любовь! – что бы это значило"? – в который раз задавалась она вопросом, и искала в Библии ответ. Листала страницы, вчитывалась в статьи "Бытия". "И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей: она будет называться женою, ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут двое одна плоть…"

– Как это – одна плоть?– тихо спросила сама себя Лиза.– Разве можно двум разным людям, тем более мужчине и женщине, стать одной плотью? И какой-то внутренний голос, словно змей в Раю, подсказывал: наверное, можно, раз пишут. Умные люди, тем более создатели Библии, не стали бы зря писать такое. Она скользнула взглядом по пожелтевшей от времени странице Святой Книги и прочла еще одну строфу: "И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому, что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у обоих, и узнали они, что наги."… Наги – повторилось в сознании Лизы. – Наги … В этих словах есть какая-то магия. Вот бы на все такое посмотреть своими глазами. – Подумала она и снова перекрестилась своим грешным мыслям и желанию. – Точно, есть магия, как и лукавый на свете, не зря Бог проклял его пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми, положил ему ходить на чреве его, и есть прах во все дни жизни его. А вот по поводу того, что Господь решил положить вражду между Адамом и женою его, и "между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пятку" она, во-первых, не все поняла, а с тем, что поняла, не хотела соглашаться. "Ну, как же так? – задавалась Лиза вопросом. – Полюбят два человека друг друга, поженятся, а дети их будут поражать родителя в голову, а он своих чад в пятку? Как же тогда понимать сказку про одну плоть? Она еще несколько минут поразмышляла над этим, но так и не найдя ответов, стала листать Библию дальше. А когда дошла до "Песни песней" Соломона, то словно упилась ею, как сладким вином.

– Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина.

От благовония мастей твоих имя твое – как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя. – С явным удовольствием и завистью читала девушка.

– Влеки меня, мы побежим за тобою; – царь ввел меня в чертоги свои, будет восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино; достойно любят тебя!– Эти слова ласкали слух влюбленной девушке. Она с жадностью негромко вслух читала дальше. У нее на сей раз не только терпения хватило для чтения целых глав из Библии, но, к ее удивлению, появилось непреодолимое желание – читать ее дальше и дальше.

– Дщери Иерусалимские! черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Саломоновы.

Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, – моего собственного виноградника я не стерегла.

При этих словах Лиза посмотрела на свои смугловатые еще от солнечного загара руки. Потом быстро разделась донага и стала перед зеркалом трюмо, разглядывая себя с головы до ног. Все у нее было свежим и нетронутым ни безжалостным временем, ни тяжелой работой (мама ее берегла и нежила), ни чьими – то похотливыми руками. Золотисто-пшеничные локоны большими и плотными волнами спускались с головки на округлые и слегка отсвечивающие, почти прозрачные, словно пчелиный воск, в электрическом свете, смугловатые плечи. Нежные руки, похожие на лебединые шеи, едва прикрывали белоснежные, не тронутые летним солнцем и чьими-то смелыми губами, упругие девичьи груди с торчащими призывными розовыми сосцами, еще не обсосанными младенцами и не обмякшими, как у ее матери. Лиза нежно погладила себя теплыми и чуть влажными ладонями по грудям, до сей поры не знавшим мужских ласк. Лишь однажды их ощупал нахальный одноклассник после того, как они накупались на реке и валялись разморенные под солнцем на горячем и белесом песке. Тогда она, резво вскочив с песка, облапанная Петькой, отвесила ему хорошую оплеуху, которую он помнил до конца дней своих. Так как никакой другой близости и непосредственного физического ощущения нравившейся ему девушки больше никогда не испытал. А за груди схватил Лизку только потому, что видел – так поступали со своими подругами парни постарше, купавшиеся на реке в излюбленном молодежью месте неподалеку от упавшей в воду, но еще удерживаемой корнями, старой осины. Целые игрища устраивались вокруг этого дерева. На его стволе иногда любила посидеть в одиночестве и Лиза. Но такие минуты покоя и мира здесь выпадали редко. То мальчишки, то рыбаки занимали дерево для своих игр или рыбалки. И, чаще всего, в летнюю пору тут стоял настоящий ребячий гвалт, сопровождаемый частыми бултыханиями нырявших в воду односельчан. Теперь, спустя два года, Лизе самой вдруг захотелось, чтобы кто-то согрел своими ладонями ее белоснежные и полные желания груди. Поцеловал их своими горячими губами. Она не заметила, как стала ласкать себя сама, раскинувшись на освещенной почти абрикосовым светом родительской постели и продолжая читать "Песнь Песней".