Елена Крюкова - Тень стрелы
- Название:Тень стрелы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Елена Крюкова - Тень стрелы краткое содержание
Это книга о бароне Унгерне, о казаках и солдатах его трагически знаменитой Азиатской дивизии, о Катерине Терсицкой-Семеновой, аристократической жене атамана Семенова. Разветвленный интересный сюжет, связанный с восточной мистикой смерти – тибетской религией бон-по и ее жрецами. Грохочут выстрелы – а рядом любовь, и ей нипочем ужасы времени и преграды братоубийственной войны…
Портрет Унгерна в романе – не вполне документальный, хотя и достаточно убедительный. Казаки, простые жители Урги, правитель Халхи Богдо-гэгэн, русские офицеры – вот подлинные герои этого восточносибирского русского эпоса.
Роман впервые опубликован в Праге в 2004 году. Был представлен на Марсельской книжной ярмарке Ассоциацией франко-европейской литературы. На Фестивале русской культуры в Брно в августе 2005-го роман занял первое место в номинации «Литература».
Тень стрелы - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Темные глаза Рериха вплыли в его глаза, как две медленных рыбы – к ледяной кромке проруби. Эти глаза все знали о нем. О его жажде Предвечного Азийского Царства. Рерих, колдун… Ты, обозник! Неужели ты знаешь взаправду, где сияет моя Шам-Ба-Ла?!
«Знаю, – ясно сказали глаза, – знаю, и в память твою, генерал, ее буду всю жизнь петь и искать».
Молчание. Никто не шелохнется. Молчание – знамя, застывшее над полками. Живые знамена и живые хоругви попрятаны. Молчание реет и вьется в слепящем предсмертном воздухе.
Он сжал в кулаке поводья. Скрипнул зубами. Желваки на скулах вздулись. Бледное лицо под светлой щетиной пошло дикими красными пятнами.
– Я проклинаю вас! Жалкие трусы! Дерьмо! Мусор! Вы, грязь под ногами! Вас отрясут с сапог те, кто придет сюда после вас! Победители! Вы – не воины! Вы – не солдаты! Вы – дерьмо! Бабы! Иуды!
Кобыла скакала, задравши хвост. Небо ослепляло. Об эту пору бывает самый сильный мороз. Лица людей покраснели и посинели от холода. Все молчали. Никто не двинулся с места. Не поднял винтовку. Не поднял «кольт». Все лишь сжимали оружие в руках. Оружие на морозе приросло к рукам, – отодрать – только с кровью.
Оцепенение. Заря.
– Я страшно накажу вас, предатели! Вы, собаки! Поворачивайте в лагерь! Дряни, кал коровий! Вас ждет ужасная смерть!
Вопил надсадно. Голос хрипел, рвался на ветру, как старое знамя.
«Ты же видишь, они боятся тебя. Они – воистину собаки. Они поползут к тебе на пузе и будут лизать твои руки. А ты будешь бить их сапогом в морду и под ребра. И вешать на железных крючьях, как мясные туши. И хлестать ташурами. И жечь на кострах. Ты их всех победишь. Ты – один!»
Еще немного. Еще один выкрик. И они повернут.
– Я, барон Унгерн, приказываю вам!..
Крик оборвался. Федор Крюков, казак из Казачьей сотни есаула Макеева, тот, что писал, крючась, по ночам при свете сального свечного огарка свою Военную Библию Славных Унгерновых Походов, поднял ружье и выстрелил барону в грудь.
Промазал.
И, освобожденный от заклятия страха, повалил огонь.
Огонь бил из пулеметов. Огнем дышали и плевались ружья. Огонь вырывался из винтовок. Огнем палили в белый свет, как в копеечку, револьверы и пистолеты, наганы и «кольты», «маузеры» и «вальтеры». Огонь ярился и грохотал, огонь вырывался на свободу, оцепенение было расколдовано, стена молчания рухнула. Прозрачная ткань проклятий была прорвана. Огонь гремел и шел напролом, огонь безумствовал.
Унгерн пришпорил белую кобылу. Поскакал сумасшедше быстро. Стал похож на белый ветер, на призрачный вихрь. Взлетел на холм над Толой. Обернулся к стрелявшим.
– Ну что! – крикнул, и лицо его было страшно, как маска докшита Жамсарана на священном празднике Цам. – Ни одна пуля меня не задела! Видите! Я – докшит! А вы все – жалкие смертные! И я умру в своем бою! В честном! Не в предательском! Не от ваших грязных, поганых рук! Вы меня не убьете!
Желтая курма золотела под красным небом. Слепяще-алый край огромного солнечного диска вынырнул из-за края земли. И стал стремительно, неуклонно набирать высоту. Солнце выкатывалось из-за окоема торжественно и радостно, заливая землю и людей могучим и яростным светом.
И все стало красным: лица людей и сбруя лошадей, слеги телег и фургоны обозных повозок, приклады винтовок и вещевые мешки за плечами солдат, обручальные кольца на пальцах офицеров и конские лоснящиеся шкуры. Все стало красным, вопреки его желанью. Все становилось красным, красным, дьявол задери. Красное солнце смеялось над ним.
И белая кобыла под ним стала розово-красной, волшебной, как тибетский бумажный Конь Счастья, которого, шепча заклинанья, сбрасывают в метельный новогодний день в горах с высокой скалы, чтобы он летел по ветру и приносил счастье тем, кто встретит и поймает его над головой.
И огонь прекратился.
Он раззявил рот, выпучил белые глаза, засмеялся, показывая цинготные зубы, и крикнул, наблюдая встающее солнце:
– О ты, ярко горящий!..
Свист стрелы раздался в оглушительной тишине. Стрела, пронесшись над войском, над головами людей и коней и над железом, плюющим огнем, вонзилась всаднику, застывшему на снежном холме, в грудь. Стрелок был меток, да не рассчитал. Не слева, где сердце, а справа.
Унгерн опустил голову. Глаза наткнулись на еще дрожавшее оперенье. Стрела крепко засела в груди.
«Великолепно. Все-таки кто-то смог! Не все… трусы… Кто-то… оказался воин…»
Пальцы бессознательно взялись за древко. Если вытащишь – истечешь кровью. Как небо. Как солнце.
Белая кобыла дрогнула, содрогнулась всей шкурой, горестно, томяще заржала, повернув голову, кося красным глазом. Всадник покачнулся в седле. Держась рукой за древко стрелы, откинулся назад, закинув голову, глядя в красную бездну.
«Она не черная, а красная. Ламы, вы были неправы».
В полном молчании стоявшего войска, на белом холме над ледяной рекой ржала, будто плакала, белая кобыла.
Тот, кто выпустил стрелу, опустил лук.
Тот, кто выпустил стрелу, еще слышал содроганье лука и дрожь тетивы замерзшими пальцами, яростью сердца.
«Так отец мой стрелял. Так дед мой стрелял. Так будут стрелять внуки внуков моих. Лунг-гом-па оборвал свой бег. Я побегу за него. Не так я хотел взять тебя к себе, ты, докшит орус. Ты думаешь, стрела настоящая? Я выдумал ее. Я пустил ее мыслью. Это лишь тень стрелы. Так отец мой в горах стрелял во врага в час, когда над снегами всходило великое солнце».
Она отстреливалась как могла. Она ведь так хорошо умела стрелять. Она научилась давно – там, под Екатеринбургом, в Пятках; там, в Омске; там, в Новониколаевске; там, в ургинской «РЕСТОРАЦIИ». Она так метко стреляла в жизни – то в белых, то в красных, то в анархистов, то в святых лам, и уже не знала, где свои да наши, а где чужие; те, кто платил ей, кто держал ее при себе, как пса у ноги, могли через миг оказаться врагами, и надо было в любом случае уметь хорошо стрелять.
Машка, пригнувшись за палаткой Федора Крюкова, встав на одно колено, прищурясь, стреляла, вскрикивая каждый раз, когда ей удавалось попасть в солдата. Она стреляла в людей Резухина, пытавшихся уйти, двинуться, пробивая себе путь огнем, в сторону Селенги. В нее тоже стреляли, но все не могли подбить ее, как птицу.
– Катя, – шепнула она, вытирая пот, выступивший на губе, отирая запястьем мокрый висок, – эх, как хорошо-то я тебя отправила в Ургу, Катюха, вовремя… осенило Иуду Михалыча… а ловко он замаскировался… да все мы… все мы, леший бы нас всех побрал, ловко замаскировались… все мы маски, маски этого, как его, ихнего Цама!.. маски… маски…
Она низко пригнулась к коленям, согнулась в три погибели. Пуля просвистела над ее головой. Она упала животом на снег. Стреляла лежа. Люди Резухина, продолжая палить в нее, отходили. Этого, что маячил в арьергарде, настойчиво целясь в нее, она хорошо знала. Это был приятель погибшего подпоручика Зданевича, Игнат Коростелев. Прапорщик Коростелев обернулся в последний раз и выстрелил – и Машка, застонав, закусив губу, повалилась в снег лицом, стала кататься по снегу, грызть снег зубами. Ругательства посыпались из ее рта, как шелуха от семечек.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: