Тимофей Черепанов - Юрюзань – быстрая река

Рыба не попадалась даже в сети. Порой удачливый ловец на лопаточку мог наловить больше, чем рыбак сетью. Хариуса стали ловить на кораблик – водяной змей. Нередко на берегу можно было увидеть сразу несколько рыболовов с корабликами. Появились отдельные, как сейчас говорят, «продвинутые» рыболовы со спиннингами. Но этому способу ловли мешало множество топляков, забивших все ямы в русле реки, где только и имело смысл ловить на блесну. Редкий заброс обходился без зацепа. Крючки-якоря стали отжигать, чтобы они разгибались. Спиннинги были самые примитивные, вплоть до самодельных, что для местного населения, которому важны не понты, а результат, вообще дело обычное. На блесну шли щука, окунь и крупный голавль. Но юрюзанские старожилы этот способ ловли не практиковали по той же причине, что и ловлю удочкой: времени требует много, а добычи мало.

Кого только ни винят в исчезновении рыбы в Юрюзани: и рыбаков, и молевой сплав. Конечно, каждая пойманная рыба уменьшает количество её в реке, но лишь на одну единицу. Выловить те стаи, какие я видел в раннем детстве своими глазами, не под силу никакому рыбаку. Что касается молевого сплава, то оценки его влияния на популяции рыб встречаются прямо противоположные. Но почему-то никто не говорит об очевидном, о том, что произошло на глазах множества людей, в те годы ещё населявших берега Юрюзани: произошла экологическая катастрофа. Правда, тогда и слова-то такого никто не знал, вот и придумывали «рациональные» объяснения. При этом всем было понятно, что рыбу пожрал окунь, вопрос был лишь в том, откуда он взялся в таком количестве.

У меня, конечно не тогда, а спустя много лет, появилась своя версия, и не думаю, что её кто-либо сможет опровергнуть. Впрочем, как и я доказать свою, так что и опровергать не понадобится: можно просто объявить её ересью, как поступают все специалисты, когда посторонний влезает в их огород. Да ладно бы специалисты – хуже, когда судить берутся политики. Так вот, рыбача совсем в других местах, я обратил внимание на то, что во всех недавно созданных водохранилищах и прудах водится много окуня, и его тем больше, чем больше на дне этих водоёмов осталось неубранных деревьев. Ну любит окунь такие коряжистые места, что тут поделаешь. А теперь сопоставим простые факты. Юрюзань впадает в реку Уфа. В 1959 году началось, а в 1961 году закончилось заполнение водохранилища Павловской ГЭС, и теперь Юрюзань впадает уже в это водохранилище. Вывод напрашивается сам собой: в водохранилище, затопившем лесистые берега Уфы, расплодился окунь. Водохранилище было бедно в отношении корма, там ещё не установился, как говорят биологи, подходящий для него биотоп, и мальки попёрли в притоки, самый крупный из которых – Юрюзань. А, может, какой инстинкт их в верховья вёл, как лосося – я всё же не ихтиолог. Вот и вся загадка. Появление такого количества окуня было, действительно, явлением рукотворным, но явно побочным, а не запланированным.

Прошу простить меня за умные слова, но в реке со временем установился новый биоценоз (биологическое равновесие). Никакое равновесие, даже физическое, сразу не устанавливается. Понадобился не один десяток лет, чтобы рыбалка на Юрюзани стала удовлетворять хотя бы рыболовов-любителей, для которых и пара голавликов уже радость. Хариуса очень мало и поныне, голавль есть, но совсем не в том количестве, есть щука. Зато попадается и крупный окунь. Мулёк и прочая мелочь оказались жертвой – они исчезли, видимо, надолго, если не навсегда, а это ставит крест на возрождении былого рыбного изобилия в Юрюзани.

Удочкой я ловил сорогу, иногда попадались некрупные голавлики. Для этого надо было пройти на полкилометра ниже Калмаша в сторону Кисетовки, где была заводь, и бросать насадку к самой струе. Как я уже сказал, ловить крупную рыбу меня научил Гим Бакеев. У него к этому делу был какой-то особенный талант. Он мог выйти из дома с удочкой и прямо с берега, где полоскали бельё, наловить голавлей. Другие сидели с удочкой часами – и ничего. К тому же отец Бакеевых был сплавщиком, и у него была лодка. Самым распространённым способом в то время была ловля «на лопаточку», по иному – на роспуск. Вся снасть состояла из деревянной лопаточки, на которую наматывалась леска с крючком, все 100 метров. Лодка ставилась на якорь выше предполагаемого участка ловли, насаживалась насадка и леска спускалась по течению. Юрюзань быстрая, леска до дна не опускается. Отмотав несколько метров лески, её несколько раз дёргали. Если клёва не было, отпускали дальше. Клёв чувствовался прямо рукой. Ловить с лодки можно было вдвоём, сидя у кормы по бортам. Так ловили хариуса, которого там называют харюзом, и голавлей. Обычная насадка – кузнечик: на голавль самые большие, саранча или зелёный певчий, что сидит на высокой траве или на кустах, а на хариуса – кобылки. По клёву уже было ясно, кто сидит на крючке. Хариус дёргался и к лодке шёл по поверхности, вертясь на крючке, поэтому часто срывался. Голавль, наоборот, тянул вглубь и вбок, как бычок. Иной раз тянешь – ну, думаешь, огромный. А подтянешь – так себе. Иногда попадались ельцы, но с этого места надо было уходить, приличной рыбы там не будет. Окунь в то время в реке не водился. Река была очень рыбная, и об этом тоже ещё будет речь. Обычно мы ловили хариусов напротив конца Калмаша, иногда сплавлялись на перекат в начале Кисетовки. Как-то раз мы просто плыли через реку, Гим правил (отталкивался шестом ото дна), а я просто смотрел в воду. И вдруг я увидел, что на дно как бы упала тень. Это была огромная стая хариусов, границ которой видно не было, рыбины шли спина к спине.

Однажды мы рыбачили долго и на куканах висело уже по нескольку харюзов – у Гима, конечно, больше. Поставили лодку, поднялись на берег, и тут на Гима набросились родители. Ругали его по-татарски – я, конечно, ничего не понял, но рыбалка, как уже было сказано, в большинстве семей считалась развлечением и отлыниванием от настоящей работы. С пацанов, конечно, спрос иной, но в деревне пацан в 10 лет уже работник, а Гиму тогда уже лет 13—14 было. В итоге он начал огрызаться, а потом в сердцах отдал мне всю свою рыбу. Дома у меня не хватило духу сознаться, что моя только часть улова, и с этого дня в глазах мамы я стал рыбаком. Рыбу она любила, как кто-то однажды выразился, как кошка.

Отец ловить рыбу совсем не умел, он и вырос в степи, да и интереса к ней я за ним не замечал. Правда, как-то раз накупил крючков огромного размера, на которых и ловить-то в Юрюзани было некого, ничего не поймал и больше к этому не возвращался. Плавать он тоже не умел, воды жутко боялся. Когда мы переплывали реку на лодке, сидел на дне, вцепившись руками в борта, и кричал на нас, чтобы делали так же. Нам смешно было… Видимо, страх этот сидел в нём с войны. Там ведь не спрашивали, кто не умеет плавать, когда надо было форсировать реку. Даже в морскую пехоту, судя по рассказам, зачисляли по приказу, списком. Не умевшие плавать, если попадали в воду, шли ко дну камнем – оружие бросать тоже было преступлением перед советским государством. Винтовка, тем более пулемёт, имели цену, абстрактный человек цены не имел. Он и сейчас её, по большому счёту, имеет только как субъект пропаганды.