Юрий Татаринов - Княгиня Менжинская

– До сегодняшнего дня я как раз был уверен в этом.

– Вы любите ее?

Этот простой вопрос поставил гостя в тупик. Пан Хлебович растерялся. Наконец опомнившись, бедняга с негодованием ответил:

– Что за вопрос! Мне казалось, что для вас это ясно как божий день!.. Да, люблю!

– Вот и прекрасно, – спокойно отозвался пан Юзеф. – Значит, сумеете побороться за нее. А что! Вызовите-ка этого «прохвоста» на дуэль!

Глаза хозяина Полонки округлились. Он не понял, шутит собеседник или говорит серьезно.

– Когда-то, – уже с улыбкой продолжал пан Юзеф, – в мои годы, дуэль являлась чуть ли не единственным средством разрешения споров. Дела любовные, месть, какие-либо раздоры разрешали простым и естественным способом – поединком. Я сам дрался три раза. Мне предлагали решать спор на пистолетах, на шпагах, даже на ножах, как это делают янычары, но я всегда предпочитал саблю и поединок до первой крови. И могу похвастать, что ни разу не оказался побежденным. Я умел пользоваться этим оружием!

Гостя смутило предложение пана Толочки. Гнев его как рукой сняло. Он захихикал, давая понять, что воспринял предложение как шутку.

Меду тем пан Юзеф не шутил. Он не был бы самим собой, если бы не желал отвадить от дочери молодого Коллупайло. Ради этого он был готов на все. В тот день, после отъезда гостей, он всерьез задумался над тем, как это осуществить. Предчувствуя, что пан Хлебович не осмелится бросить вызов, он решил, что предложение о поединке должно исходить от Федора. Молодого было проще спровоцировать на ссору. «А дальше… дальше вступят в разговор пистолеты, – рассудил старый интриган. – Оружие уравняет и силы, и возраст. Кто знает, может быть, дураку повезет больше. А уж его-то я всегда сумею спровадить».

Не откладывая задуманное, пан Юзеф уже при следующей встрече с Федором сообщил ему, что пан Хлебович будто бы просит руки его дочери и, дескать, только он, Федор Коллупайло, может дать понять «наглому распутнику», что панна Юлия ему не пара. Легко проглотив эту наживку, Федор начал искать встречи с полонским паном.

Они сошлись в беседке на островке. Увитая виноградом белая красавица-беседка надежно укрывала от посторонних глаз. Панна Юлия, заранее предупрежденная отцом не вмешиваться в разговор мужчин, вынуждена была волноваться на берегу. Как ни пыталась она вслушиваться, за добрые полчаса беседы не уловила с острова ни полслова. Казалось, что гости задушили один другого.

Первым из беседки вышел пан Хлебович. Его бледность, запавшие глаза, подергивание плеч и головы подсказали бедняжке, что разговор получился крутым и, кажется, перешел границы, которых обычно придерживался хозяин Полонки. Первый раз за все то время, как его знали, он не попрощался с хозяевами. Влез в экипаж и тотчас уехал. Его странное поведение заставило панну Юлию поспешить в сторону беседки.

Панночка и Федор сошлись на узком навесном мостике. Обоих вдруг закачало, словно в утлой лодчонке на волнах. Молодые уставились друг на друга. Панна Юлия пыталась прочесть в глазах Федора ответы на мучившие вопросы. Последний же смотрел на нее с надрывающей сердце печалью.

– Почему так долго? – взволнованно спросила панночка. – Надеюсь, разговор закончился мирно?

Не желая расстраивать возлюбленную, Федор ответил деланно весело:

– Не тревожьтесь, панна Юлия. Мы договорились уладить наши разногласия. Все разрешится честно и на абсолютно равных условиях. Никто не будет иметь преимущества.

– Что вы хотите сказать? – слова Федора встревожили бедняжку. – Пожалуйста, не говорите загадками.

Панночка помолчала. Наконец догадавшись, что намечена дуэль, добавила с обидой:

– И почему мужчины такие эгоисты? Почему не решают свои споры разумно и благородно? Если причиной их разногласий является кто-то третий, то почему бы им не обратиться к нему?.. Уверена, что тема вашего разговора касалась меня. И предчувствую, что вы не придумали ничего более умного, как стреляться!

Разумность ее речи отвлекла Федора от печальных мыслей. Молодой устремил на собеседницу взгляд, полный обожания. Ему захотелось узнать, каков ее ответ. Неожиданно, сам удивляясь своей смелости, он спросил:

– Скажите, панна Юлия, вы согласились бы стать моей женой?

– Вы делаете мне предложение? – тут же поинтересовалась панночка. Федор не ответил. И потому она продолжила: – Дать согласие на то, чтобы стать женой, – это все равно что поклясться в верности. Думается, не следует давать клятвы, надо просто доказывать эту верность. Нам надо чаще бывать вместе, пан Федор. Приходите завтра пораньше. Я буду ждать.

Кажется, гость испытывал желание в чем-то признаться. Тем не менее он не сказал больше ни слова, только поклонился в пояс, давая понять, что намерен уйти.

– Итак, до завтра, – повторила панна Юлия.

В тот же день вечером пан Юзеф поведал дочери, что утром, на восходе солнца, между паном Федором и паном Хлебовичем должна состояться дуэль. О ее месте он сообщить отказался.

В ту ночь панна Юлия не находила себе места. Она то вставала, чтобы посмотреть в окно, не близится ли восход, то, чувствуя жажду, пила воду, то вдруг забывалась тревожным сном, от которого с криком просыпалась. Служанка несколько раз спрашивала: не послать ли за доктором?..

Следующий день принес неожиданное известие. Выяснилось, что дуэль не состоялась по причине неявки пана Хлебовича. Пан Юзеф незамедлительно выслал соседу письмо. Оно было коротким, может быть, самым коротким в истории писем. На большом гербовом бланке размашистым почерком было написано всего одно слово – «Трус». После него стоял жирный и высокий, на пол-листа, восклицательный знак.

С этого дня пан Хлебович не появлялся в усадьбе Толочек. Его больше не видели и в своем имении. Говорили, что он переселился в свой дом в Варшаве. Наверное, так оно и было. По крайней мере, именно туда впоследствии его приказчик стал переводить доходы с имения.

И вот наступил день, когда между паном Толочкой и Федором состоялся прямой разговор. Он произошел в кабинете хозяина Вердомичей.

– Я люблю вашу дочь и прошу ее руки, – сразу же сказал Федор.

Лоб пана Юзефа омрачила тень тревоги. Хотя старик понимал, чем вызваны визиты молодого Коллупайло, тем не менее даже мысли не допускал, что последний может стать его зятем. Он хотел было накричать, но вдруг с ужасом понял, что не в состоянии это сделать. Он уже не чувствовал прежней неприязни к Федору. Да и горе, продолжавшее мучить его, как наконечник стрелы застрявшей в теле, уже не позволяло быть прежним. А потому, услышав признание, он сумел сдержаться. Опустившись в кресло перед камином, бедняга достал платок и вытер капли пота на лице.