Юрий Татаринов - Княгиня Менжинская

Легкая открытая пролетка, запряженная парой гнедых, бесшумно катила по ровной, как стрела, обсаженной молодыми деревьями дороге. Ее высокие тонкие колеса увязали в сухом, недавно подсыпанном песке, отчего лошади порой даже переходили на шаг. Однако сидевший впереди на высоком жестком облучке кучер, бритый, в полосатом пиджаке явно с барского плеча, коренастый мужик, в такие минуты тут же поднимал свою пугу – деревянную трость с длинной лентой кожи на конце. Лошади озирались, таращили на него глаза и дружно храпели – кивая головой, они как бы жаловались ему и на беспощадную августовскую жару, и на вязкую дорогу. Однако страх их был все же сильнее, и потому вскоре они опять начинали бежать рысью…

На мягком, обтянутом коричневой кожей сиденье, раскинув руки в стороны и забросив ногу на ногу, восседал необыкновенно красивый сухощавый мужчина в черном дорожном костюме. Это был князь Леон Игоревич Менжинский, владелец Свентицы, Великого Села, Новоселок и целого ряда других более мелких деревень и фольварков здешнего уезда. Необыкновенность его заключалась во всем: в одежде, в стройной осанке, в выражении лица, хранившего, помимо уверенности, еще и явную холодность. Густые вьющиеся волосы его были светлыми. Князя можно было назвать блондином, если бы не седина, заметно смазывавшая истинный цвет его шевелюры. Прямой, как бы разделявший лицо надвое, тевтонский нос лишь умножал в выражении князя упрямство и холодность. А в его прищуренных глазах, если присмотреться, читалась и вовсе злобная прямота. Судя по всему, он был явный эгоист, и тонкие сжатые губы лишь подтверждали это. Одновременно это был великий лицемер, актер, способный расположить к себе кого угодно. Стоило его густым темным усам шевельнуться, как перед нами представал уже другой человек, способный вызвать зависть у мужчин и вожделение у женщин. Да, он действительно был красив, этот Менжинский. И, очевидно, умел пользоваться этим…

– Живее, Панкрат, у нас мало времени, – неожиданно властно обратился он к кучеру. – Не терплю, когда ты дремлешь!

Всего на мгновение дав передышку лошадям, кучер уже получил замечание. Строгий окрик встрепенул и рассердил Панкрата. Он расправил свои могучие плечи, поднял пугу и что есть силы ударил ею по крупу одной из гнедых. Пролетка дернулась, несколько раз качнулась на упругих рессорах и устремилась вперед куда живее прежнего, оставляя за собой клубы пыли. При этом серебристые обода на колесах – настоящая английская сталь! – так и засверкали на солнце.

– Поддай! – буркнул Панкрат, воодушевляя себя и лошадей. – Буде у меня! Поддай!

Отбрасывая струйками песок позади колес, высокая пролетка стала будто невесомой, словно отделилась от земли, облаком поплыла туда, куда увлекала ее буря. Князь крепче схватился за поручни…

На этот раз его торопило не дело, как обычно, а страсть. Отсюда и его нетерпение. Он ехал на свидание к своей любовнице пани Эвелине. Последний год многое из того, что делал Менжинский, было посвящено этой женщине. Князь купил и обставил для нее дом. И дорогу эту к ней тоже подсыпали и обсаживали деревьями по его указанию…

Преодолев низину, лошади потащили в гору. В одном месте при дороге показался прибранный, обсаженный фруктовыми деревьями домик со стеклянной мансардой на втором этаже. Это и было жилище пани Эвелины.

Гостя ждали. На высоком деревянном крыльце под небольшим черепичным навесом стояла блондинка, в длинном, до земли, платье канареечного цвета. Приталенное платье не скрывало полноты его владелицы. Мощные груди пани, ее круглые плечи и широкие бедра уже издали взволновали князя. Он знал это тело, а потому, предчувствуя скорое удовольствие, стал бессознательно постукивать по плечу кучера и что-то мурлыкать себе под нос. Лицо его при этом приобрело выражание настороженности охотничьей собаки, издали почуявшей добычу.

Панкрат лихо подкатил вплотную к крыльцу, остановил экипаж. Длинноногий князь не удосужился открыть дверцу – выпрыгнул из пролетки, точно мячик, взбежал на крыльцо и обнял хозяйку…

«Дьяволица», – так говорили о пани Эвелине повсеместно в окрестных деревнях и на хуторах. А все потому, что эта женщина, не работая, жила в достатке. Она начинала с простых приказчиков и заезжих купцов. И вот сумела завладеть самым титулованным и самым красивым мужчиной уезда. Между тем эту авантюристку едва ли можно было назвать красавицей. В том-то и заключался парадокс, дававший повод подозревать ее в таинственной связи с дьяволом. Красивыми у пани Эвелины были разве что волосы. Цвета зрелой соломы, они были густые и длинные и так сияли на солнце, что помимо воли рука тянулась погладить их. Грудь ее была, пожалуй, слишком велика, а шея, заплывшая жиром, казалась короче, чем была на самом деле. Отсутствие талии и вовсе обезображивало бы ее фигуру, если бы не крутой изгиб ее бедер. Это были бедра Данаи. Многие мужчины, стоило им кинуть взгляд на пани Эвелину, приходили в трепет, охваченые таким вожделением, от которого потом долго не могли освободиться. Пани знала себе цену – как знала она и о всеобщем презрении деревенских к ней – и не собиралась менять образ жизни. Ей нравилось продавать себя. А причину людской ненависти к себе она видела в зависти. Эвелина даже не считала себя блудницей, ибо согласна была продаваться только самому достойному. Теперь по ее векселям платил князь. И она уверенно называла себя счастливейшей из женщин.

Панкрат отогнал экипаж к конюшне и занялся осмотром упряжи. Между тем князь и пани Эвелина продолжали стоять на крыльце. Им следовало бы пройти в дом, чтобы не смущать кучера. Но князь уже забыл обо всем на свете. Начав с мягких, как подушечки, пальчиков пани Эвелины, он вскоре покрывал поцелуями губы, шею и грудь.

– Божественная! – подражая рыцарям средневековья, возбужденно прошептал он.

– Леон, – делая вид, что стесняется этих открытых поцелуев, жеманно ответила она низким голосом и тут же подставила ему прочие свои прелести – маленькие ушки и голое плечо, – пройдемте в дом. На нас смотрит этот мужлан…

– Мышонок! – все больше распаляясь, вторил ей, точно во хмелю, князь. Хозяйке наконец удалось толкнуть дверь и буквально силой ввести князя в дом.

Оба вошли в просторную светлую комнату, сели друг против друга в широкие мягкие кресла, драпированные толстой красной тканью. Однако и после этого еще долго не начинали разговора, так как князь каждую минуту соскакивал со своего места и, обняв любовницу, пытался запечатлеть свой поцелуй то на ее груди, то на шее.

– О, Леон, – укоризненно отвечала ему на это пани Эвелина, – ну перестаньте же! Вы ведете себя, как мальчик!