Мариам Ибрагимова - Звенел булат

Отбросив политические соображения, можно было констатировать и тогда, что К. Алиханов, М. Джафаров, Али-Хаджи Акушинский и даже Нухбек Тарковский и Нажмутдин Гоцинский были фигурами отнюдь не столь одиозными, как их часто представляли в художественной и исторической литературе.

Писательница безбоязненно выказывает свою симпатию к Кайтмасу Алиханову, Магомеду Сафарову, предлагая читателю свою модель исторической судьбы героев. Стиль повествования меняется в зависимости от того, что в данный момент рисует автор. В одном случае это комментарий событий, в другом – выражение непосредственного отношения главных действующих лиц – Манафа и Джавада, а порой и их идеологических противников к происходящему. Много места в повести уделяется диалогу, который несёт большую информационную нагрузку.

Во многих случаях герои повести озвучивают свою позицию, точку зрения посредством внутреннего монолога или диалога. Человеческие типажи многообразны, наделены собственной индивидуальностью, о чём свидетельствуют их вербальные характеристики, поведенческие особенности.

В разговоре братьев со старым рабочим Гаджи-Магомой проясняется ситуация в городе:

«– Отец, а тебе известны имена тех, кто призывает народ к народовластию? – спросил как-то Манаф.

– Много их, и мусульман, и русских. Своих знаю поимённо, могу сказать, из какого рода-племени. Вижу часто, типография рядом, одни заходят, другие там работают.

– А кто же главный среди них?

– Не поймёшь, вроде по-своему каждый главный и учён, а там Аллах их знает.

– А ты, отец мой, кого больше знаешь?

– Махача знаю, аварец он, сын Дахада из Унцукуля.

– Учёный?

– Да, в России учился строить железные дороги. В царском городе жил, там женился на внучке Шамиля, что от Магомеда-Шафи рождена.

– А что он делает сейчас в Шуре?

– Заводик у него здесь маленький, кинжалы изготавливают, но последнее время забросил его. Занимается формированием революционных отрядов».

Тогда же братья узнают об Уллубии Буйнакском и братьях Саидовых, старший из которых, Бадави, служил в канцелярии шуринского генерал-губернатора, а младший, Гарун, недавно вернулся из России, работает в Шуринской типографии, выпускает газету «Илчи».

Один за другим представляются читателю руководители социалистической партии, и в судьбе каждого из них непременный этап – пребывание в России.

«Сразу же по возвращении из аула Манаф пошёл в типографию, познакомился с Гаруном Саидовым. Черноглазый, жизнерадостный, как сама молодость, Гарун пришёлся по душе Манафу.

Менее приветливо протянул молодому лудильщику руку оказавшийся в кабинете Саид Габиев. Сухощавый, невысокого роста Саид чисто говорил по-русски. Он горячо спорил о чём-то с Гаруном и, наконец, хлопнув дверью, ушёл».

Читатель узнает много любопытных сведений, деталей, имеющих чисто познавательную ценность. Автор знакомит читателя с картинками быта старой Шуры, мирными обывателями, которые дружно живут, не различая друг друга по национальности. Атмосфера Темир-Хан-Шуры передана Мариам Ибрагимовой с теплотой человека, хорошо знающего и любящего этот славный городок, знакомого со многими интересными подробностями жизни его обитателей.

«Проходя как-то по улице, Манаф показал Джаваду угловой дом, полутораэтажный фасад которого обращён был на Аргутинскую улицу.

– Дом лакца Абиссинского.

– Почему Абиссинского, это же не мусульманская фамилия?

– Фамилия ему дана по названию далёкой страны, где жил он с отцом, братьями. Говорят, один из родственников достиг там чина министра монетного двора. А этот вернулся на родину, купил здесь дом».

Небольшие зарисовки бытового характера не мешают динамике развития сюжета. Завязавшиеся сюжетные отношения героев служат для дальнейшего развития сюжетной интриги. Чем быстрее назревает ход неотвратимых событий, тем больше действующих лиц вводится в повесть.

Обрисовав представителей революционного крыла, автор подходит к опосредованным характеристикам представителей контрреволюционного лагеря. Тот же старый Гаджи-Магома рассказывает Джаваду о Нажмутдине Гоцинском. На вопрос о нём старик отвечает:

«– Как не знать соплеменника? Не только в Аварии, весь Дагестан знает его.

– Большой человек?

– Очень. Выше меня на две головы, а толще раз в десять.

– Сильный, значит? Расскажи о нём, – попросил Джавад.

– Расскажу, коль интересуешься. Человек может стать известным и влиятельным, если обладает большим умом или состоянием. Нажмутдин – человек богатый, учёный-арабист».

Несколько неожиданным для читателя становится история, рассказанная Гаджи-Магомой об отце Нажмутдина Гоцинского. Им был наиб Шамиля Доного-Магома. Старик характеризует его как хитрого и изворотливого человека, сумевшего добиться милости у имама. Заметим попутно, что имя Шамиля не раз встречается в повести, в любой ситуации Шамиль служит для автора мерилом всего лучшего, достойного. «Назначил непревзойдённый, доверчивый имам Шамиль его наибом в нашем обществе. Достигнув власти, Доного-Магома предал забвению законы шариата».

Власть и богатство, основанные на обмане и предательстве, которое позднее совершил Доного-Магома в отношении Шамиля, заложили основу могущества Нажмутдина Гоцинского: «Оставил ему Доного в наследство тысячи голов скота, обширные пастбища, богатые кутаны».

Рассказ старика завершается словами: «Но всё-таки богатым не только Аллах, вся нечистая сила помогает. Какие бы ни происходили перемены во власти, избирают Нажмутдина в советники, возводят в чины, даже не видя его лица».

Образ Гоцинского, нарисованный в воображении Джавада со слов старика, дополнился личным впечатлением, когда Джавад увидел его въезжающим в город во главе своего войска: «Один из них гигант в высокой папахе бухарского каракуля, обвязанной чалмой. Заняв почти все сиденье, он утопал в меховой шубе, покрытой тёмным сукном. Широкое белое лицо, чёрные брови, тяжёлые веки над тёмной щелью полузакрытых глаз».

Подчёркнутая значимость и монументальность образа Гоцинского резко контрастирует с описанием фигуры Узуна-Хаджи: «Закутавшись в бурку, он, как диковинный птенец, нервно тряс головой; его выпуклые глаза глядели то с надменным самодовольством на простых смертных, то с собачьей покорностью на своего господина».

Трудно судить, по каким источникам создавались эти словесные портреты и были ли эти люди настолько карикатурны в жизни, хотя облик Гоцинского в повести дан ещё весьма пристойным, если сравнить многочисленные описания его внешности в ряде других произведений дагестанских авторов. Полковник Джафаров в своих воспоминаниях уделяет большое место личности Гоцинского. В частности, он характеризует Гоцинского как крайне алчного человека. Одновременно он подчёркивает, что «Нажмутдин был очень умным человеком. Конечно, кругозор его был не очень широк. Всё же представление о том, что делается в мире, вообще он имел». Узуна-Хаджи полковник характеризует так: «Он вовсе не был арабистом, учёным-шариатистом. Это, скорее, совершенно невежественный человек, который едва ли имел ясное представление о шариате и вообще об исламе… На деле он был просто ловким жуликом».