Ольга Клюкина - Весенняя песня Сапфо

Наверное, она тогда просто на какое-то время задремала и увидела сон, предупреждавший ее о беременности. Или о чем-то другом?

Проснувшись, Сапфо долго не могла забыть того счастливого ощущения, которое она испытала, превратившись в раковину.

Может быть, для того, чтобы пережить его снова, надо было просто шагнуть за борт и упасть на дно? И тогда кто-нибудь из богов сможет исполнить ее мечту – ведь небожители умеют творить любые метаморфозы: превращать людей в птиц и зверей – в камни…

Впрочем, нет – лучше бы они наслали внезапную бурю, которая разбила бы корабль о камни. Но при этом сделали так, чтобы все благополучно спаслись, не заметив исчезновения Сапфо. Тогда ей уже не пришлось бы возвращаться к прежней жизни, которая вызывала такую зависть окружающих.

Да что там – Сапфо и сама до последней минуты, пока не поднялась на свое судьбоносное, шаткое суденышко, была абсолютно уверена в непоколебимой крепости своего женского счастья.

И вдруг, когда из-под ног на какое-то время в буквальном смысле ушла земля и корабль на волнах закачался из стороны в сторону, Сапфо с ужасом поймала себя на мысли, что и в душе у нее, оказывается, тоже не осталось опоры, за которую можно было бы мысленно ухватиться.

Нечто подобное Сапфо впервые испытала примерно год назад, вскоре после свадебного торжества, когда со всех сторон до нее начали доноситься услужливые сплетни о многочисленных наложницах Керикла.

Теперь даже смешно вспоминать о том, какой же нестерпимой была обида молодой жены на всех этих сплетниц и продажных гетер. Все они бессонными ночами подвергались самым страшным проклятиям!

О, как же безутешны были рыдания Сапфо после очередных новостей о былых и даже – хотя это казалось вовсе немыслимым! – настоящих похождениях любимого супруга. Оказывается, она – не единственная, не самая-самая, вовсе не та, кто дороже солнечного света, как говорил однажды Керикл с дрожью в голосе. Она просто замужняя молодая женщина из богатой семьи, которая должна благодарить богов за то, что Керикл именно ее осчастливил своим выбором и взял в законные супруги.

Сапфо до сих пор ясно помнила жесткую усмешку, появившуюся на губах Керикла, когда она попробовала завести разговор о его изменах.

«Тебе не нужно ничему удивляться, – сказал он тогда без малейшей тени смущения. – Так на земле всегда было и так будет. Потому что я – мужчина. И этим все сказано».

И Сапфо увидела, какой гордостью при этом вспыхнули его глаза. Как же она любила этот гордый, немного горбоносый профиль Керикла, когда он отворачивался и с победным видом смотрел куда-то вдаль, никого не замечая вокруг. Но, оказывается, не только она одна…

Она до сих пор помнила четкий, геометрический узор, которым был расшит край его широкого хитона, множеством складок напоминавшего остановившееся море.

Тогда, глядя на этот узор и стараясь сдерживать слезы, Сапфо впервые подумала, что муж действительно стал для нее линией горизонта, всем миром, вселенной… Но разве сам Керикл в этом нуждался?

Сапфо хорошо запомнила, какими холодными, словно сделанными из металла губами поцеловал Керикл последний раз ее в щеку на прощание, провожая на корабль, отплывающий к берегам Сицилии.

«Ты скоро вернешься домой, Сапфо, и родишь мне троих сыновей, которые разделят мою славу», – вот что сказал Керикл на пристани, строго глядя Сапфо в глаза.

Но наследника Керикл так и не дождался.

Вскоре, почти сразу же после прибытия в Сиракузы, беглецов догнала весть, что почти все мятежники погибли от руки тирана. Одним из первых в списке погибших значился Керикл.

Сапфо испытала при этом еще более странное чувство, чем даже то, которое посетило ее на корабле, – ей показалось, что она тоже умерла вместе со своим мужем и отправилась в царство вечных теней. Но только своей, особенной дорогой, незаметно пролегавшей где-то среди широких сиракузских улиц.

Та жизнь, которую Сапфо вела до и после замужества, вдруг мгновенно растаяла, исчезла, и на ее месте ничего не было – только бесплодная пустыня.

Сапфо гораздо дольше, чем положено, носила траурную одежду и действительно как живая тень бродила по Сиракузам, поражаясь щедрой роскоши и одновременно враждебности этого незнакомого города.

Она знала, что больше не захочет связывать себя узами брака, о чем шепотом, а то и вслух начала уже намекать преданная служанка Диодора.

Мол, такой умнице и красавице, как Сапфо, неприлично долго оставаться одной. И хотя чересчур торопиться не следует, но загонять раньше времени себя в могилу тоже не имеет смысла, к тому же ребенку, который уже начал шевелиться у Сапфо под сердцем, нужен отец…

Конечно бормотала словно бы сама себе под нос Диодора, люди не понимают, почему молодая, красивая женщина отвергает предложения от поклонников, которые тут же посыпались на нее, как внезапный снег на голову в середине лета. Они же не знают, как хозяйка любила своего красавчика Керикла. Но, с другой стороны, она, Диодора, пока что не слепая и видит, как на ее хозяйку пялятся прохожие, хотя Сапфо не носит украшений и не снимает траура…

Сапфо молча слушала бормотания Диодоры, сидя на скамейке в тени деревьев или вечером перед горящим очагом, и они казались ей шумом дождя за окном, плеском морского прибоя, журчанием городского фонтана, но в любом случае чем-то таким, что не имело к ней ни малейшего отношения.

В Сиракузах Сапфо со своей служанкой поселились в богатом, прекрасно обставленном доме, обжитом уроженцами Лесбоса. Тогда все вновь прибывшие беглецы разместились под гостеприимным кровом своих бывших соотечественников, и лишь волею случая (всевышних богов!) Сапфо оказалась под покровительством именно этой богатой, бездетной пары – старого Трилла и его жены Анактории.

Сапфо была благодарна своим новым хозяевам за то, что они не донимали ее своей опекой, – предоставили комнаты, обильный стол, но при этом вовсе не докучали лишними расспросами и разговорами, на которые, как известно, бывают особенно падки женщины, запертые мужьями в четырех стенах.

Трилл, похоже, вообще считал, что у Сапфо после известия о смерти мужа случился паралич языка. И порой ворчал, что хотел бы посмотреть, будет ли его женушка предаваться столь же безутешной печали после его смерти, и даже грозился устроить ей как-нибудь проверку.

Он вообще вел себя со своей женой на редкость бесцеремонно, постоянно осыпая ворчливыми упреками и не стесняясь в выражениях даже в присутствии посторонних людей.