Олег Ярков - Туман. Книга третья

Вдоль накатанной дороги, петлявшей между деревьев, и в глубину леса, по обеим сторонам от оной, насколько хватало взора, наши герои увидали белые тряпицы, во множестве повязанные на ветви.

Их было настолько много числом, и повязаны они были так высоко от земли, что не то, чтобы дать понятное толкование, но и выдумать любое, самое вздорное объяснение, никак не выходило.

В полном молчании наши герои глядели по сторонам. Некоторые тряпицы, которые оказались ближе остальных к пролётке, и вовсе были схожи с лоскутами окровавленных бинтов. Словно сушили перевязочные бинты у полевого лазарета. Но, и при подобном объяснении всё выглядело зловеще. И опасно.

И вот вам странность – непонимание сути увиденного не позволяло нашим попутчикам хоть что-либо предпринять. Вся четвёрка просто застыла, позволив двигаться только глазам. Дождь не унимался.

Первым подал голос гоф-медик.

– Никодим, – обратился он к извозчику шёпотом, – ранее ты нечто подобное видал?

– На этой дороге? – Так же шёпотом ответствовал извозчик.

– Где угодно! Видал? Что это означает? И… кто?

– Ничего не ведаю …. Подобного… ни разу. Спаси, Господи, мою душу грешную! – Накладывая на себя крестные знамения, Никодим не переставал вертеть головой.

– Господа, – уж совсем не таясь, сказал штаб-ротмистр, – надобно ехать. И скорее! Чем дольше стоим, тем… ехай, Никодим, ехай!

– Погоди!

Карл Францевич снял с себя парусиновый макинтош и набросил его на плечи извозчика.

– Дождь усиливается. Господа, не найдётся ли и для меня местечка?

– Разумеется!

Наконец пролётка тронулась, набирая быстроту езды. Извозчик в макинтоше на облучке, господа в пролётке под навесом. Есть ли надобность говорить о тех мыслях, кои во множестве роились в головах попутчиков? Наверное, нет надобности, ибо каждый думал о своём.

О своём-то, о своём, да кое-что было и общее. И было то мало угодное Богу событие кое, в достаточной мере, наполнило ещё не закончившийся день. При том, что попутчики намеревались не вглядываться в окружавший их лес. И по понятным причинам.

Меж тем, дождь припустил сильнее. Всё чаще на этой лесной дороге попадались лужи, в которые с брызгами ударяли конские копыта. Лес принялся наполняться своими собственными звуками, которые в обычай случаются во время дождя и при уходящем на покой дневном светиле.

Тут и появился новый звук, не привычный, и не лесной по своей природе. Почти громом он раскатился откуда-то… слева. Нет, вовсе не по левую руку, а по правую… скорее всего по правую… хотя ….

Кирилла Антонович от неожиданности сжался, а в его голове скорее бегущего зайца замелькали предположения о том, что породило сей звук. «Сломалась ветка? Нет, для ветки звук тихий. Большая ветка? Нет, не то – не слыхать падения. Дерево упало? Нет, отвод для подобной гипотезы таков, как и для ветки. Что ещё может грохотать в лесу?»

Карл Францевич, от полнейшей неподготовленности к посторонним шумам, лишь прислушался, то ли опасаясь повторения, то ли прикидывая, не задержит ли сей звук их поездку? Уж очень не желательно было останавливаться в этом лесу с развешанными тряпицами, сгущавшимися сумерками, неприветливым дождиком и… ишиас, знаете ли.

И только Модест Павлович тот час определился, что звук происходил от ружейного выстрела, раздавшегося прямо по направлению движения и немного правее. И был уж готов план на случай возможного повторения стрельбы, однако все размышления, прикидки и стратегические уловки прервал извозчик, с пяток секунд, ехавший после выстрела (а в том, что то был выстрел, уже никто не сомневался), а потом снопом рухнувший на руки к господам.

Почуяв ослабленные поводья, жеребец метнулся вправо, затем влево и, отчего-то, остановился.

– Что… это? – Заикаясь от неожиданности, спросил помещик.

– Это, господа, пуля, вот, что это! Кирилла Антонович, придерживайте возницу! Карл Францевич, сможете ему помочь? Из-под навеса не высовываться! Держитесь!

Слова, а по сути, и не слова вовсе, а настоящие воинские приказы отдавал штаб-ротмистр, аккуратно высвобождаясь из-под упавшего на него извозчика, и скоро, но с прежнею предосторожностию, вышел из пролётки на дорогу. Каков же молодец, этот Модест Павлович! Всё понял и нисколько не растерялся! Нет, право слово, молодец и есть!

Отыскав спавшие вожжи, штаб-ротмистр хлестнул ими по крупу жеребца и, крепко ухватившись за левую оглоблю, принялся толкать пролётку, давая понять молодому четвероногому спасителю (а теперь именно так – спасителю), что не время просто так стоять, изображая из себя мишень. Надлежит быстрёхонько уезжать из сего опасного места. И из сего опасного леса. И в голос сказал те же слова, только несколько короче.

– Но-о-о!

Пролётка тронулась. Вот уж быстрее, быстрее, быстрее …. Не отпускавший оглоблю Модест Павлович уж еле поспевает за жеребцом. А тот норовит наддать быстроты бега.

Применив старый воинский приём, когда надлежит, сопровождая скачущего коня, ступать в беге точно так, какой манерой ступает конь, будь то лёгкая рысь, либо иноходь. Двигаясь, одинаковым с конём шагом, человек и устаёт менее обычного, да и конь, помимо его конской воли, приноравливается, с позволения сказать, к попутчику.

Так же двигался и Модест Павлович. А жеребец, не до конца понимающий, чего от него хотят, принялся сбиваться с наезженной колеи, отчего штаб-ротмистру доводилось без разбору ступать в лужи, либо и вовсе сходить, прошу прощения, сбегать с дороги на поросшую жёстким кустарником обочину. Предательски выплывающие из сумрака деревья, в отличие от кустов, не царапали, а пребольно ударяли то в плечо, то по колену.

Но отвлекаться на подобное было совсем некстати. Штаб-ротмистр думал лишь такое – «дыхание, шаг-шаг-шаг, дыхание, шаг-шаг-шаг». И только единожды он, оглянувшись, крикнул, вопрошая лейб-медика.

– Что… там… с возницей?

– Мёртв, – крикнул в ответ Карл Францевич, – пуля, как вы и сказали, в правое… после расскажу, – уже тише проговорил лейб-медик. Но для верности крикнул ещё раз, – мёртв!

Сколь много времени бёг по лесу Модест Павлович и тряслись в пролётке Кирилла Антонович и Карл Францевич? Кто ведает …. Суетливо свалившиеся на наших героев дневные треволнения напрочь отсекли ощущения времени. Даже давши суровую клятву, а то и под строжайшей присягой никто из господ не поведал бы с точностию, пусть и до пары минут, как долго они пребывали в лесу. Пять минут? Целый час? Кто ведает …. Как верно подметил помещик, что «страх вытесняет ощущения, а душевная напряжённость сводит на нет все привычные земные мерила – стыд, умеренность, благородство и самоё время». Не стану даже помышлять про то, что какой-то некто станет несогласным с таковым высказыванием.