Олег Ярков - Туман. Книга третья

Прошка, услыхав, что ему доверено такое важнейшее задание, вытянулся по-военному, стукнул босыми пятками и, странное дело, молча отправился к конюху.

– За что вы так обошлись с Захаром, Кирилла Антонович? Уморит малец конюха, в конец уморит.

– А он, стервец, из-за женитьбы племянника, позабыл подковать двух жеребцов. Теперь ему наука будет. Женитьба – дело хорошее, а за конями приглядывать надобно. Вы, мой друг, хоть намёком, хоть словечком обмолвились бы, что такого приключилось в Вологде?

– Из-за опаски спутать рассказ – повременю. Вам же интересней станет. Не наполнить ли нам фужеры?

– А отчего им пустыми-то простаивать? Наполняйте! Циклида! – Помещик позвал кухарку и объявил ей, не всей ей, а токмо ея голове, разумеется, показавшейся в дверном проёме, – голубушка, изволь доставить ещё один прибор. И закусок доставь. Гость к нам едет. И фужер не позабудь!

Кухарка кивнула, а сама уж начала кумекать – ежели эти посиделки завешаться как в прошлый раз, куда ж ей относить третьего? Не в чулан же.

Ещё не сложилось в судьбе второй бутыли вина стать испитой, как возвернулся Захар, отосланный за странником в имение штабс-капитана.

Первым к веранде, аки ураган, примчался Прошка, и проявил невиданные доселе чудеса благовоспитанности. Слегка наклонив голову в поклоне и оттопырив левую руку в сторону подкатывавшей пролётки, изрёк.

– Доставлено.

Затем, ещё раз церемонно поклонившись, он издал победный вопль пещерного охотника и унёсся за дом.

– А какие у вас дела были в Рязани, Модест Павлович? Может, отправить замест вас Прошку? Исполнительность у него наблюдается.

– Отчего же не отправить? Но пешком, непременно пешком в обе стороны!

– Согласен!

Друзья рассмеялись, а у веранды уж остановилась пролётка. Из неё неспешно, но и безо всякого кряхтения, вылез мужик.

Длинный чёрный суконный зипун был оторочен белой каймой по полу, бортам и вороту. Выглядывавшие понизу полосатые штаны были заправлены в короткие запылённые сапоги. На голове красовался картуз, который в обычай носили деповские мастеровые. Борода, Модест Павлович не обманулся, выглядела ухоженной, даже холёной. Седые волосы головы острижены у самих плеч.

Ступив на землю, мужик цепко, но без нахальства, оглядел двор, видневшийся политый огород, сам дом и веранду. Остановив взгляд на сидящих за столом, снял картуз, поклонился и сказал.

– Желаю здравствовать, господа хорошие!

Ожидаемого «окания» в его словах не было.

– И тебе здравствовать, – ответствовал на правах хозяина Кирилла Антонович. – Как тебя кличут?

– Никифором, сыном Авдея.

– Ага. А зовут как?

– Зарецкие мы.

– Вот и славно, Никифор Авдеевич. Вот что, гость дорогой, иди-ка сюда, на веранду. Садись к нам за стол, откушай, да поговорим.

Сделав пару шагов опосля слов «Вот и славно», мужик остановился, когда услыхал предложение присесть к столу.

– Негоже нам за столом с дворянами сиживать.

– Потрудитесь запомнить, – звонко, как по армейскому заговорил Модест Павлович, – мы, прежде всего, русские люди, а дворяне мы после всего остального. Иль обидеть вознамерился?

– Не стану я вас обижать, – буркнул себе под нос Никифор, – коли и вы нам обиды не причините.

Сняв зипун на перила веранды, мужик присел к столу.

Тот час появилась Циклида, любопытная женщина, которую никто не кликал. Она положила еды в тарелку гостю, подвинула вилку и нож а, подумав, и ложку.

– Благодарствую, цветочная женщина.

– Откуда ведаешь, что цветочная? Её имя Циклида.

– Прошка сказал.

– Следовало бы догадаться. Выпьешь винца, Никифор Авдеевич?

– Нет, благодарствую, вина не пьём.

– Это Герасимцы, старообрядцы, долетел из кухни голос кухарки, – я ему травки заварю.

– Откуда про такое ведаешь? – как-то быстро освоившись, спросил гость.

– Зипун так оторочен. Мой тятенька из ваших краёв был.

Никифор Авдеевич кивнул, то ли на слова Циклиды, то ли на свои мысли, и принялся кушать.

Ел он много и основательно, словно старался наесть на всю обратную дорогу домой. Друзья его не отвлекали вопросами, и не торопили.

Вот, наконец, облизав ложку, отодвинув тарелку и очистив усы и бороду, гость вздохнул сыто и довольно. Затем встал, что-то пробубнил, снова поправляя усы и бороду. Закончив, вероятно, молитву (как подумалось Кирилле Антоновичу), Никифор Авдеевич поклонился и сел на прежнее место.

Теперь он ожидал вопросов, либо позволения говорить.

– Что привело тебя к нам?

– Беда.

Высоко подняв брови над многое видавшими глазами, и сотворив удивление всем своим обликом, Киилла Антонович попросил продолжить.

– Рассказ мой станет долгим, будет ли у вас терпения?

– Вы, извиняюсь, договорились с Модестом Павловичем изводить меня сегодня долгими вступлениями с интригой? У нас довольно всего! Начинай уж говорить!

– Наше поселение зовётся Ведищевский Лог. Начальство наше, как и управа, обретаются в Верховажском Посаде. Это, почитай, в двадцати верстах по старому почтовому тракту в Петербург, и малость в сторону от Петербургской дороги по Яносарке. Это такая простенькая дорога от имения Погорелово. Само имение уж плохонькое, усадьба в печальном состоянии, однако наше поселение Господь бережёт за веру нашу и молитвенное служение. Ваша кухарка истинно сказала, что именуют нас Герасимцами, от почитаемого нами Герасима, чудотворца Вологодского. Тем и живём. А правильно молвить надобно – жили. А теперь, без околечностей, о беде. Без малого два годка проходит, как преставился наш кузнец Прокопий, человек Богобоязненный и работник справный. Оставил, опосля себя, вдовицей жену свою Ольгу. Женщина она добрая, хоть и увечная. За год до преставления Прокопия появились охотники из губернии. Вот они по пьяному делу-то и стали палить, куда глаз глянет. А она, Ольга-то… одним словом, отстрелили ей правицу напрочь. Да…. Такие дела. Ещё остался сиротиной сын кузнеца, Мишутка, отрок пятнадцати годков. Мальчонка хваткий, нраву покладистого. И ведь никто ничего не замечал-то, опосля погребения, просто продолжали жить. Это я об возрастных жителях нашего Лога. А мальцы-то первыми про всё прознали, только держали промеж себя молчок. А когда уж и мы, старшие, прознали, так опоздание праздновать довелось. А то было не опоздание, то была беда.

Оказалось, что с самого начала повествования, Циклида тоже вышла на веранду и, прислонясь к стеночке, слушала уж особенно внимательно. Так внимательно, что позабыла поставить перед гостем чай, заваренный на травках.

– Это мне? – Спросил Никифор Авдеевич?

– Ой, заслушалась я, тебе, тебе! На здоровьице!

– Благодарю, цветочная женщина! – Сделав три глотка, гость отставил чашку и продолжил.