Олег Ярков - Туман. Книга третья

– А как имя того чиновника?

– Александр Игнатьевич Толмачёв.

Друзья переглянулись и, не сговариваясь, отставили фужеры. Дело-то, в таком вот повороте, становилось всё интереснее.

– Односельцы уж успели поделиться на два лагеря. Одни, облагодетельствованные Мишуткой, увещевали горемык, мол, ступайте и вы к мальцу, он и вам подсобит, тогда все и образуется. А те, кому горе-то выпало, наседали на первых, говоря, отчего же вы не видите, какою ценою мы оплатили вашу радость? Так начал жить наш Лог. А Мишутка, словно и невдомёк ему было волнение промеж соседей, продолжал свои чудеса. Именно так, господа хорошие, чудеса! Вот, помнится мне, приходит он к моему соседу, который имел большой надел за околицей, и говорит, мол, после завтрева гроза большая случится, да без дождика. А потому я совет даю – вбей колья по углам своего поля, да натяни от них накрест бечёвку. Сделай, говорит, непременно, а то и урожая лишишься, и односельцы пострадают. С тем и ушёл. Крепко задумались мы с Фёдором, так соседа моего кличут, а в тот самый вечер я был в избе у Фёдора, и весь тот разговор самолично слыхал. И вот какая заковыка – не сделать, как советует малец, может случиться то, о чём он говорил – пожар, урожай и страдания односельцев, в этом, уж, сомневаться не приходилось. А коли сделаешь, то будешь опосля чувствовать себя виновным в чьей-то беде. Да…. И порешили мы с Фёдором так, навроде хитрость сотворить – на его поле энти самые колышки отправлюсь ставить я, а сам Фёдор-то, якобы, ничего не ведает. А раз так, то никакой малости он для собственного блага не делал и не просил и, значится, горя никому принести не должён. Вот вбил я самые колышки, бечёвку натянул… и сподобил, правда, той бечёвки немеряно. И Бог с ней! Проще говоря, стали мы с Фёдором дожидаться грозу. Он в избе, а я в поле. И случилась, таки, гроза той ночью, да такой силы небывалой, что я такой и не припомню. И надо же такому случиться, что уж утихающая непогода ударила молнией прямёхонько в Фёдоров надел! К тому же, угодила не куда случится, а точь в точь в перекрещенную бечёвку! И понеслись огоньки по ней, да с искорками, от самой серёдки да к колышкам! Словно кто шутихой баловался. Да…. Сгорела бечёвка до золы, а поле не опалила. В точности ведал Мишутка, что случиться должно, и случилось слову его. Да….

– А горе… простите великодушно, – заговорил, доселе молчавший Кирилла Антонович, – хитрость ваша помогла?

– То было бы настоящим чудом, ежели бы помогла. На другом конце Лога, в ту самую ночь, кто-то серпом отнял голову ребятёнку. И случилось смертоубийство в своей избе, чужаков там не бывало. Старики решили, что родитель в гневе пошёл на смертный грех. А отец-то в артели подвизался, лес они с товарищами валили. В аккурат вечером, прямо перед грозой, он и возвернулся опосля месячной отлучки. Мужик, сам-то, трезвый и правильный… а на кого ещё подумать-то, когда в его избе такое…. Потом приехали жандармы и забрали дровосека. Хотя, жена евоная Татьяна, криком кричала, что не муж ея сотворил то, что она, такоже, будучи в доме, ничего не видела и не слыхивала, да и не ведает, кто бы мог такое-то… всё едино жандармы забрали. А опосля грозы, да и опосля погибели ребятёнка, Фёдор умом-то и тронулся. Ходит по улицам и бечёвки собирает, связывает их подлиннее, да и ребятишкам раздаёт. Спутайтесь, молвит, бечевой-то, авось и пронесёт вас. И слезьми плачет…. Да….

– Господи, святый! Вот страсти то какие, а? Страсти-то какие! – Запричитала Циклида и, уж совсем не таясь, вынесла для себя скамеечку, и устроилась промеж мужчин у стола. Да, и до этикету ли при таких страстях-то?

А Никифор Авдеевич, меж тем, продолжал.

– Бывали ещё и иные дела, кои он сотворял безо всякой цели. Помяну вот какой случай. Как-то, уж по осени, припустил дождь. Так Мишутка вышел из избы на улицу, стал под струи и стоит. И что бы вы думали? Стоит, себе, под дождём, сухим сухой, и земелька от него на локоть в боки сухая. Так и простоял весь дождь. А через неделю, на том месте, которое сухим осталось, начал прорастать чертополох. Такие дела. Да…. Сам-то, я, так уж вышло, оказался в стороне от его чудес. И подмоги никакой не просил, и горе меня стороной обошло. На вроде того, что живи и радуйся, а радость-то не приходила. И удумал я тайком приглядывать за Мишуткой – куда направляется, с кем разговоры заводит, ну и всякое подобное. И приметил, что частенько он по ночам ходит в ту старую кузню, и сидит там при свечке до самой зорьки. В кузне окна слюдяные, старые, вот не видать мне было, чем он там маялся. На вроде, как, читал. А подойти ближе… не подходил я ближе, каюсь. Духу не хватало. Тут ещё, когда приезжал господин Толмачёв, так вопрос задавал – а не слыхивал ли кто в ваших краях про такую книгу «Чёрная Библия»? Как не слыхать, отвечаю я ему, по рассказам стариков это то самое место и есть, где ея сожгли до пеплу. Они, старики, ещё говорили, что когда они сами мальцами были, так им их деды рассказывали, что появилась у них в общине та самая Чёрная Библия. Много, говорят, беды и горя принесла, но и в помощь была кому-то. Так это, говорил господин Толмачёв, и есть та самая суть диавольская. Одному маленькая, но приметная для всех радость, а иным большое, но не разделяемое другими горе. От этого и растекается бесовское зло по земле, как вода сквозь сито. Да…. А вот про чтение Мишуткой… того я самолично не видал, а понимание таковое само по себе в моей голове приключилось. Думал я, что отыскал он ту самую Чёрную Библию.

Сидевшая молча Циклида внимала каждому слову Никифора Авдеевича. А уж коли тот заговорил про книжицу, то и вовсе прижала пухлые ладошки ко рту, да так и застыла. И лишь тогда, когда в речи гостя прорезалась толика тишины она, словно очнувшись ото сна, поднялась со скамеечки и промолвила.

– Тятенька мой был из Тотьмы, но и он не единожды говаривал, что есть в Вологодских краях та самая бесовская книга (вот, ведь, убоялась Циклида принародно назвать Библию чёрной). Много горя принесёт людям, пока они не окрепнут духом, не соберутся разом и не сничтожат её. Поделила книга людей, ох, поделила-то как! Ещё тятенька сказывал, что для сничтожения какой-то обряд соблюсти надобно, и знают его местные старики. Только, какие? Где их сыщешь, тех стариков-то? Господи, вот страх-то какой, вот страх-то!

Окончив речь она, нисколько не раздумывая, взяла фужер Кириллы Антоновича, и единым махом осушила его до самого дна.

– Налить ещё? – Спросил Модест Павлович, беря в руку бутылку.

– Нет, благодарствую, не поможет винцо. Вот страх-то, Господи, вот страх-то!

Забрав скамеечку, Циклида ушла на кухню.

На веранде повисла тишина. Прервать её решился Кирилла Антонович.

– Ежели мне не изменяет внимательность к вашему повествованию, то сам по себе рождается вопрос, имеющий в подоплёке чистой воды догадку. Что вы сделали с Мишуткой?