Владимир Сергеев - Кровь на мантии. Документальный роман

Прости меня, дорогой!»

Она жаждет власти. Еще не став женой Ники, еще не взойдя на престол, еще при живом императоре она уже хочет подчинить своей воле все и всех. Она уже начала исподволь, потихоньку гипнотизировать своего Ники.

Император умирал тихо, с улыбкой на исстрадавшемся, но уже потусторонне просветленном лице. Едва слышным шепотом он попросил выйти всех, кто сидел у его одра в усталом ожидании его скорой смерти. Всех, кроме протоиерея Иоанна Кронштадтского и любимой супруги Марии Федоровны, с которой прожил верно и честно недолгую, но счастливую жизнь.

Императрица склонилась над ним и, едва сдерживая слезы, слушала те последние слова, которые, превозмогая боль, едва шептал ей на ухо ее строптивый, непослушный, но горячо любящий и любимый Саша, Сашенька, Александр Александрович Третий.

– Ну вот, Маша, и все. Ухожу я. Прости, что оставляю тебя одну. Не серчай, знаю, моя в том вина, не послушался я тебя. Да, видно, Господу теперь я больше нужен там, чем здесь. А здесь… Уж и не знаю, что будет, как все сложится… Крепись… И Ники воли не давай. Слаб он умишком-то, не осилить ему России. Да и эта… дура… Вижу, оседлает его… Как бы она и всю Россию не оседлала…

Так ты того… Ты спуску им не давай. А как Мишка подрастет – ему передашь Россию, знаю, тот сдюжит… На то моя воля. А этот…

– Да ты, Саша, не волнуйся, не страдай. Все будет хорошо. И ты, Бог даст, еще на ноги встанешь. Мы еще пятидесятилетие твое отпразднуем всем миром. Эх, погуляем!.. – безнадежно успокаивала его супруга.

– Нет уж, видно, отгулял я свое. Без меня отпраздновать придется. Хоть вспомните обо мне добрым словом, а мне там зачтется…

Что-то холодно мне, Маша. Ноги стынут…

А помнишь, как мы с тобой в первый раз встретились? Ведь ты не за меня замуж-то собиралась выходить, а за брата моего, Царствие ему Небесное… А вышло вон как!.. Увидал я тебя и понял: это мое. Мое на всю жизнь. И не надобно мне боле никого. И не было у меня никого, кроме тебя. Тобой одной я был счастлив. И сейчас счастлив. Вот сидишь ты рядом со мной, держишь меня за руку – и мне ничего не страшно… Холодно только… Сердце стынет… Похоже, кончаюсь я, Маша…

Отец Иоанн… помоги…

Иоанн Кронштадтский положил ладонь ему на лоб. Император закрыл глаза, последний раз глубоко вздохнул, и слеза скатилась по его бледной щеке.

– Отошел… – тихо, словно боясь спугнуть наступившую тишину, произнес Иоанн.

– Царствие тебе Небесное, раб Божий Александр. Оно лучше, честнее, чище земного. Там тебе будет хорошо… – перекрестил затихшего императора Иоанн и почти беззвучно зашептал над ним первую заупокойную молитву.

20 октября 1894 года в два часа пятнадцать минут пополудни, сидя в кресле, император Александр III скончался. А уже через полтора часа после его смерти, к тому времени и тело-то его еще не успело остыть, в Ливадийской Крестовоздвиженской церкви поспешил присягнуть на верность освободившемуся престолу его бесталанный двадцатишестилетний отпрыск.

Император умер – да здравствует новый император! – Но что-то теперь будет с великим царством, с покинутыми им подданными?..

Последующие события развивались стремительно. На следующий день в этой же церкви, едва отслужили панихиду по покойному, свершилось обращение германской лютеранки Виктории Алисы Елены Луизы Беатрисы Гессен-Дармштадтской в веру православную. И нарекли ее отныне Александрой Федоровной.

А следом, и месяца не прошло со дня смерти Александра III, страна пышно отпраздновала бракосочетание Ники и Аликс.

Заветная мечта гессенской замарашки сбылась.

«При дворе о ней говорили, что она въехала в Россию на гробе Александра III.» А народу-то что, ему это дело по барабану. Одним императором меньше – другим императором больше. Всего и дел! Так что гуляй, рванина! И гуляла Русь – от теплых до самых ледовитых морей и от царства Польского до чудного острова Сахалин.

А что праздновали-то? – Да начало конца!

Случайность… Незначительное событие… Эта дурацкая охота… И эта преждевременная смерть…

Вот послушался бы Александр свою мудрую супругу, не потащился бы в это хреново Беловежье, не лазил бы по тем гнилым болотам да сырым чащобам – не заболел бы, не слег, не осиротил бы семью и Россию раньше времени, а правил бы ими долго и счастливо, а не вернулся в северную столицу замурованным в цинковый гроб. Не пришли бы его бесталанный потомок и заезжая бестия к власти над великой страной.

Может, и пошла бы российская история по совсем иному, не столь трагичному, а глядишь, и счастливому пути…

Год после смерти папеньки – первый год пребывания Ники во власти пролетел для него стремительно. Особо не утруждая себя делами государственными, он знакомил свою Аликс с красотами российской столицы, водил ее по театрам, музеям и выставочным галереям… Пораженная их великолепием, гессенская золушка, не зная ни слова по-русски, только ахала, тараща свои бесцветные глазки и бормоча что-то, то по-английски, то по-немецки.

Неожиданно и к мистическому ужасу Ники, более всего возбудилась она при виде экспонатов Кунсткамеры, где были выставлены на обозрение шизофреникам и извращенцам в больших, маленьких и огромных банках со спиртом хладные трупы и трупики различных уродцев, чудовищ и монстров – ужасные порождения темных сил преисподней и человеческих пороков.

Новоиспеченному супругу и самодержцу пришлось трижды сопровождать Аликс в ее болезненно-сомнамбулических блужданиях по мрачным залам Кунсткамеры, где со стеллажей, из-за зеленоватых выпуклых стекол заполненных спиртом банок на них взирали несчастные жертвы обезумевшей природы.

– Дорогая, ну пойдем же поскорее отсюда на свежий воздух! – умолял Ники молодую жену, прилипшую к стеклу очередной склянки с заспиртованным уродцем. – Мне дурно, меня тошнит, у меня кружится голова!

– Погоди, погоди, дорогой! Это же так интересно, так… замечательно… Они так… совершенны и прекрасны в своем безобразии, в этих… безмолвных криках ужаса и застывших страданиях. Они, я знаю, не умерли, они все еще живы, может быть, даже живее, чем мы. Они дышат, мыслят, чувствуют, они смотрят на нас оттуда, из глубины небытия. Ты видишь, у них шевелятся губы, они шепчут, манят нас туда, в свой другой, странный и прекрасный мир. Я слышу их голоса, их молчаливый, но настойчивый зов…

– Какой шепот, какой зов? Успокойся, Аликс! Это шепчутся между собой, наблюдая за нами, сопровождающие нас дворцовые прихлебатели!

– Ах, Ники! Ты ничего не понимаешь, не чувствуешь. Как жаль… Ну что ж, идем, но обещай мне, что мы сюда еще вернемся. Мне здесь, среди них, так спокойно, так уютно.

– Да, да, конечно, непременно придем! – увлекая супругу к выходу, холодея от ужаса, обещал Ники.