Николай Лихарев - Воронограй. Русский Савонарола

– Слушай, ты! – произнес Волк, остановившись над Бунко и пренебрежительно толкая его носком сапога. – Не знаю, что у тебя на уме… а глядеть за тобой буду в оба – смотри не промахнись вдругорядь!

Бунко промолчал и на это.

На другой день оба князя, по привычке, проснулись рано. Узнав первым делом от челяди, что за ночь не было гонцов, князь Дмитрий нахмурился и сердито заходил взад и вперед по сторожке.

– Видно, не выехал еще Василий-то… Вот и нет вестей, – говорил ему в ответ Можайский, в глубине души сильно сомневавшийся в Старкове. – Не подвел бы нас под топор приятель-то твой, государь!

– Этого, князь, бояться нечего – не расчет ему! – уверенно возразил Дмитрий.

За верность Старкова по отношению к себе Шемяка действительно мог ручаться: их дружбу скрепляли обоюдные выгоды.

И Дмитрий не ошибся.

Часа в три на поляне показался на усталом коне вершник. На все вопросы челяди он отвечал одним требованием – немедленно провести его к князьям.

Челядинцы провели вершника в сторожку и, поклонившись, вышли.

– От боярина ты? От Старкова? – нетерпеливо спросил гонца Шемяка.

Гонец поклонился вторично князьям и тихо, почти шепотом заговорил:

– От него, от боярина Старкова, государь великий. А велел сказать боярин: Василий, дескать, уехал нынче, в седьмом часу утра, в обитель… Так ты бы, государь, поспешил и к ночи под Москвой был. У рязанских рогаток свои будут люди, тож и у Константиновских ворот. А у ворот, государь великий, спросят: кто, дескать? Так ты бы, государь, приказал людям своим сказать: «Государь, мол, и князь великий к себе жалует!» – Гонец замолк.

Дмитрий взволнованно прошелся по избушке. Князь Иван сидел грустный и сумрачный: очень уж не по душе ему было все это дело.

Через несколько минут по выходе гонца из сторожки вышел и князь Дмитрий – под предлогом, что ему надо чем-то распорядиться.

Шемяка обошел всех людей и велел им быть наготове. Проходя мимо гонца, он сделал ему незаметно от других знак рукой.

– Не велел тебе боярин еще о чем сказать мне? – спросил тихо Дмитрий, когда вершник, понявший его знак, подошел к нему под каким-то предлогом.

– Велел боярин сказать тебе, государь великий: поехал, мол, Василий, почитай, без охраны – всего с ним сорок человек… И еще велел: как войдешь в Васильевы палаты – забирал бы ты всех, от мала до велика, чтоб упредить Василия не могли… Да и бояр Васильевых тоже прикажи своим людям позабирать, только чтобы князь Иван раньше времени не знал о том…

Дмитрий кивнул и отошел от гонца.

«Не вырваться теперь тебе из моих рук, братец Василий! – с торжеством думал Шемяка, возвращаясь в сторожку. – Помудрил над нами – и будет! Все твои обиды припомним тебе!..»

Через полчаса поляна опустела.

Непотушенные костры еще кое-где курились, догорая; несколько ворон прыгали по снегу. Голодные птицы присматривались, не осталось ли чего им после неожиданных гостей…

В десятом часу вечера к московским рогаткам со стороны Рязанской дороги подъехала большая толпа всадников. Несмотря на позднее время, ночным гостям пришлось ожидать недолго, и через несколько минут они уже двигались по улицам Москвы.

Москва давно уже крепко спала. Москвичи и не подозревали, какая опасность грозит их любимому великому князю…

Не то было бы, если бы кто из жителей увидал отряд. Загудел бы мигом набат на одной колокольне, потом на другой, и несдобровать бы тогда Васильевым недругам…

Но, на беду, никому и в голову не приходило выглянуть на улицу.

Всюду было тихо и безлюдно.

Отряд добрался до Константиновских ворот.

Воин, продолжавший служить проводником, слез с лошади и рукоятью плети несколько раз ударил в ворота.

Сейчас же – видно, все уже было готово к приему ночных гостей – в воротах открылось маленькое потайное оконце, мелькнул свет фонаря и чей-то голос спросил:

– Что за люди?..

– Государь и великий князь к себе жалует, – вполголоса ответил Волк.

Послышалось осторожное позвякивание цепей; тяжелые дубовые половинки, обитые железом, распахнулись, и всадники стали осторожно въезжать на кремлевский двор.

Шемяка, ехавший впереди вместе с князем Иваном, снял в воротах свою шапку и перекрестился; перекрестился и князь Иван.

– Помни, брат, что ты мне обещал, – проговорил глухим, встревоженным голосом Можайский, – пальцем не тронуть Василия и его семью…

– Помню-помню, волос не упадет с их голов, брат Иван! – изменившимся от волнения голосом ответил Дмитрий.

Подъехали шагом к золоченой решетке, окружавшей царский двор.

Ждали их, видно, и здесь. Волк тихо произнес несколько слов – и ворота решетки словно сами собой отворились.

Никто и не подумал слезть с коня, въезжая во двор: еще при въезде в Москву челяди было объявлено, что Василий больше-де не государь московский, что продал он, дескать, Русскую землю татарам, что за такое лихое дело надо его с места согнать, а на его место сядет, мол, Дмитрий Юрьевич.

Потому никто и не подумал оказать уважение великокняжескому двору.

А ведь еще сегодня знатнейшее князья и бояре, подъезжая ко двору, у решетки слезали с коней и вылезали из повозок и с непокрытыми головами шли к крыльцу царских хором…

Дмитрий вполголоса распорядился, чтобы челядь окружила все постройки и никого не выпускала.

У Красного крыльца они вместе с Можайским слезли с лошадей и осторожно поднялись на рундук; следом за князьями шло человек пятнадцать боярских детей с Волком во главе.

Вход в сени был заперт.

– Стучи, Волк! – приказал Шемяка.

Волк и нагайкой и кулаком забарабанил в дверь. Глухо и тревожно раздались эти удары в ночной тишине; на заднем дворе залаяла одна собака, за ней другая…

Волк, не стесняясь, продолжал стучать.

Сквозь разноцветные слюдяные окна с решетками мелькнул слабый огонь; за дверьми послышались шаги и испуганные голоса людей.

Не татарва ли опять тайком пробралась в Москву? Но нет, в окна не видно зарева, не слышно также и набата…

Что же могло случиться? Кто осмелился так нагло ворваться на великокняжеский двор и безобразно дерзко стучаться в царские хоромы?

Дворецкий Лука, бледный и испуганный, стоял с ключами в сенях и не знал, что ему делать. Десятка два челядинцев и жильцов, тоже все бледные и перепуганные, перешептывались друг с другом, боязливо поглядывая на двери.

– Беги-ка, Василий, – дрожащим голосом обратился Лука Петрович к одному из жильцов, – да постучись к матушке-царице. Пусть ее милость одевается скорее – добра-то не ждать уж тут… А ты, Степан, – обернулся дворецкий к другому, – снеси фонарей в тайник на случай…

Стук в двери не прекращался и даже усилился; теперь стучали как будто несколько человек.