Наталья Султан-Гирей - Рубикон

В придорожном озерке крякнула утка, насмерть перепугав беглеца. Октавиан рванулся и снова побежал изо всех сил. Уже предутренняя дымка поднималась над лугами. На повороте показались расплывающиеся силуэты всадников. Впереди мощный, широкий. Наверное, сам Антоний!

Октавиан скатился в ров и в ужасе забился в лопухи.

Всадники подскакали. Их голоса звенели над самой головой. Говорили на южных наречиях. Пиценский акцент, голос Агриппы... Император стремительно выскочил из засады. Скользя по мокрой насыпи, карабкался на четвереньках. Сильвий схватил его за шиворот и вручил Агриппе.

— Где твои преторианцы?

Октавиан робко показал в сторону болота:

— Все до одного. Я не сам... честное слово... Меня отнесли... Они велели...

— Жаль людей, да что с тебя спросишь? Ты не виноват...

Агриппа торопливо рассказал, как Вибий Панса спешил на выручку преторианской когорты. Люций Антоний перехватил его и разбил наголову. Сам Панса смертельно ранен. Победители уже возвращались с песнями, но Гирсий и Агриппа нагнали их и уничтожили. Остатки рассыпались по лугам и болотам. Однако главные силы Антония целы и не потрепаны боем.

— А моя претория... — Октавиан испуганно замолчал. Традиции повелевали, чтобы полководец, потерявший в бою своих воинов, бросился на меч, иначе неудачнику грозил несмываемый позор. Но императора никто не упрекал. Ни одному из ветеранов Цезаря не приходило даже в голову требовать доблести от ребенка, которого добрая половина их помнила в пеленках. Император Октавиан Цезарь был для них не вождем, а живым знаменем. Преторианцы пали, но знамя, а значит, и честь спасены. Радость, что их божок вернулся живым, смягчала скорбь по товарищам. Друзья погибших готовились жестоко отомстить. Этруски и самниты в легионах Октавиана дали клятву: за голову каждого убитого земляка принести подземным богам три вражьих жизни. "Квириты заплатят!"

Альпы зажглись утренним пожаром. Фиолетовый пурпур горных склонов, золотистость перистых облачков, кричащие ярко-красные тона вершин сливались в торжествующий гимн.

Император объезжал легионы. Весь розовый от утренней свежести и отблесков восхода, он манерно салютовал. Выгоревшая на весеннем солнце челка победоносно развевалась.

— У нашего рыжика хвост кверху, — шепнул молодой легионер соседу. — Уверен!

— Он храбрец! — отозвался другой новобранец. — Я сам видел, при переправе он хотел первый прыгнуть с обрыва, но Агриппа перехватил, а то б кинулся с самой кручи!

Октавиан осадил лошадку и, вскинув руку в воинском привете, напомнил детям Италии, квиритам, латинянам, самнитам, этрускам, вольскам, пиценам, калабрам и цизальпинцам, о великих целях их борьбы. Вставил несколько этрусских слов и самнитских пословиц, выразил уверенность в непобедимости своих легионов и кончил речь славословием в честь их общей матери Италии и их отца Дивного Юлия.

Марк Антоний, увлекаемый злыми советниками, мешает сыну Цезаря исполнить волю покойного и одарить своих боевых друзей наделами земли.

О Вечном Городе и римском плебсе не было сказано ни слова. Квириты разочарованно переглянулись. Зато италики, девять десятых солдат, восторженно грянули:

— Да здравствует!

Октавиан отъехал к холму, спрыгнул с седла и привязал лошадку к древку с золотым орлом.

Маленький, светловолосый, весь в красном, он казался издали вздымающимся язычком пламени. Агриппа обернулся и, забыв все, долго смотрел на холм. Гирсий положил руку на его плечо:

— Они идут!

Зыбящейся темной линией двигались легионы противника. Выхватив меч, молодой полководец ринулся вперед. За ним покатились волной этрусские новобранцы. Гладиаторы, наемники Антония, легко отбросили их.

Перед Агриппой выросла массивная фигура телохранителя Фульвии. Молодой пицен был не из мелких, но перед лавинной мощью белокурого варвара выглядел тощим юнцом. Германец обезоружил его. С разрубленным шлемом, с окровавленным лицом, вооруженный одним дротиком, Агриппа все еще защищался. Вдруг, привстав на цыпочки, метнул в сторону свое единственное оружие и с распростертыми руками кинулся на врага. Германец опешил. Агриппа быстро схватил его в объятия и с силой сжал. Перепачканный, с вздувшимися на лбу венами, он сжимал дородного врага все крепче и крепче. Гладиатор, выронив меч, уперся ногами в землю. Он силился разорвать железное кольцо мускулов. Но Агриппа не размыкал объятий.

Налившиеся кровью, растерянно–гневные голубые глаза варвара выкатились. Сузившиеся, пожелтевшие зрачки Агриппы блеснули. Изнемогая, сжал руки туже. В глазах стало черно, в ушах шумело, и юноша не расслышал резкий мгновенный хруст.

Разом обмякнув, телохранитель Фульвии повис на его руках. На губах выступила красная пена. Германец хрипел, отплевываясь темными сгустками запекшейся крови. Агриппа разжал объятия. У его ног лежал с переломанным хребтом белокурый гигант.

Из горла Агриппы вырвался протяжный торжествующий вой. Два столетия, со дня Кавдинской битвы, где цвет римских легионов пал под мечами горных племен, Италия не слыхала этого жуткого победного клича. Он был запрещен, забыт. Но италийский бык растоптал облезлую волчицу.[ 39 39 Бык (телец) — символ Италии, волчица — символ Рима. ] Заслышав древний Кавдинский клич, италики в легионах Антония ринулись на центурии своих же однополчан–квиритов.

Оставшиеся в живых спешили к реке. Антоний спасался вплавь, но император запретил преследовать разбитых наголову. Он не хочет напрасно лить кровь римских воинов, будь то квириты или италики...

Агриппа очнулся. Он стоял над грудой искрошенных тел и все еще размахивал мечом. Глубоко вздохнув, помчался к своим.

В пыли и крови, в лохмотьях, с всклокоченными вихрами, мокрый от струящегося пота, он перепрыгивал через трупы, с разбега перелетал через остатки укреплений. Примчавшись, схватил Октавиана на руки. Пачкая кровью, осыпал поцелуями, поднимал в воздух, снова прижимал к себе.

— Сильвий, давай щит! — Он бросил Бамбино Дивино на щит и поднял высоко–высоко над головой. — Аве Цезарь император!

Октавиан соскочил со щита и, отбежав, засмеялся:

— Посмотри на себя! Ты же полуголый!

Агриппа махнул рукой и бросился обнимать Сильвия.

— Ты сберег славу Италии! Спасибо, трибун!

— Центурион, — поправил старый служака.

— Император благодарит тебя, легат! — крикнул Агриппа. — Кукла, он стоит этого!

Октавиан покорно и высокомерно наклонил золотую головку.

Пылали жертвенные и погребальные костры. Тит Статилий принял командование над легионом Мессалы. Никто не знал судьбы благородного Валерия. Его не нашли ни среди мертвых, ни среди живых. Труп же его друга Целия лежал в стороне от места боя, пронзенный стрелой в спину. Его погребли вместе с убитыми воинами Антония.