Уилбур Смит - Троя. Падение царей

— И теперь мы великие воины, ты и я. Но нам везло, правда?

Он посмотрел на Каллиадеса, и тот кивнул в знак согласия, догадываясь, к чему клонит друг.

— Так почему же, — нахмурился Банокл, — почему, во имя Аида, такая, как Рыжая, которая никогда никому не сделала зла, умерла, хотя мы все еще живы? Какой проклятый бог решил, что она должна умереть такой глупой проклятой смертью?

Он посмотрел на Каллиадеса, и тот увидел горе и гнев в голубых ледяных глазах друга.

— Иногда шлюх убивают, — продолжал Банокл. — Всякий знает: это опасное занятие. Но Рыжая перестала быть шлюхой, когда вышла замуж. Она просто любила те медовые пироги, а он был единственным пекарем в городе, который все еще их пек. Вот почему она попросила его прийти в наш дом.

Снова воцарилось молчание.

— И он был всего лишь тощим маленьким коротышкой.

— Он был пекарем, — ласково сказал Каллиадес. — У него были сильные руки и плечи. Рыжая не могла защититься.

Банокл все еще молчал, глядя, как небо темнеет, становясь дегтярно-черным. Потом сказал:

— Эта жрица… Пирия, Каллиопа, как бы она себя ни называла. Она умерла хорошей смертью, спасая свою подругу. И та царица на вороном жеребце. Обе они имели возможность умереть смертью воина, хотя и были женщинами. Но Рыжая… — голос его прервался. — Говорят, герои, погибшие в битве, отправляются в поля Элизиума и пируют в Зале Героев. Я всегда это предвкушал. Но что случается с женщинами-героинями? Такими, как Пирия и та царица? И что будет с Рыжей? Куда она отправится теперь?

Каллиадес знал, что душу его товарища переполняет отчаяние и горе утраты. Банокл обычно жил по простому закону воина: если кто-то убивает твоего друга или товарища по оружию, ты мстишь. Но как он мог отомстить мертвому пекарю?

Каллиадес вздохнул.

— Я не знаю ответа на эти вопросы, друг мой. Может, когда-нибудь ты все выяснишь. Я на это надеюсь.

Он тихо добавил:

— Мы видели много смертей, ты и я — больше, чем другие. Ты знаешь не хуже меня, что смерть не всегда приходит за теми, кто ее заслуживает.

Каллиадес вспомнил ферму неподалеку от Трои, Пирию, стоящую на склоне холма, ее светлые волосы, сияющие в свете горящей конюшни, ее суровое лицо, когда она спокойно посылала стрелы в наемных убийц, явившихся, чтобы прикончить Андромаху. Он пообещал Одиссею, что заберет Пирию с собой, чтобы та встретилась с женой Гектора, что позаботится о ней до конца путешествия. Каким он был самонадеянным дураком, считая, что может позаботиться о ее безопасности, как будто для этого было достаточно любви!

Боль, которую испытывал Каллиадес, с годами стала меньше, но сомнения его росли. В самом ли деле он любил Пирию? Или Рыжая была права? Он вспомнил слова толстой шлюхи, сказанные давным-давно:

— Мы так похожи, Каллиадес. Мы закрылись от жизни — ни друзей, ни любимых. Вот почему нам нужен Банокл. Он — жизнь, полная и богатая, во всем ее блеске. Никаких тонкостей, никакого вероломства. Он — огонь, вокруг которого мы собираемся, и его свет отгоняет пугающие нас тени.

Каллиадес посмотрел на Банокла, который снова лег и закрыл глаза; его профиль едва можно было разглядеть в свете костра. Каллиадес внезапно почувствовал укол страха. Его старый товарищ по оружию сильно изменился за последние годы. Смерть жены изменила его еще больше. Будет ли он и дальше удачливым дураком, как назвал его Приам?

— Помогите мне! Пожалуйста, помогите мне! — послышался крик умирающего, и юный целитель Ксандер, кативший тележку с ампутированными конечностями мимо рядов раненых воинов, заколебался и остановился. Он накинул на тележку пропитанную кровью ткань, чтобы спрятать под ней жуткий груз, и пошел к кричавшему человеку.

Это был всадник. Ксандер, который за свою недолгую жизнь видел больше ранений, чем многие воины, мог оценить его состояние, едва взглянув на него. Одна нога была неровно отрублена ниже колена, возможно, ударом топора. Другая была так тяжело изувечена, возможно, во время неудачного падения с лошади, что ее пришлось ампутировать высоко, по бедру. Обе культи гноились, и Ксандер знал, что человек этот скоро умрет, и умрет мучительно.

Он ласково положил руку на плечо раненого.

— Ты из Троянской конницы? — спросил он.

— Да, господин. Я — Фегей, сын Дареса. Я умираю, господин?

Ксандер знал, что Фегей ослеп после удара по голове и думает, будто его навестил один из военачальников, а не веснушчатый лекарь, которому еще не исполнилось семнадцати лет.

— Да, воин, — ласково ответил юноша. — Но царь знает, что ты храбро сражался за свой город. Твое имя у него на устах.

Ксандер уже давно научился красноречиво лгать умирающим.

— Он идет сюда, господин? Царь?

Фегей протянул руку, тревожно хватая воздух, и Ксандер взял его руку и сжал в своих ладонях.

— Царь Приам скоро будет здесь, — тихо сказал он. — Он гордится тобой.

— Господин, — по секрету сказал раненый, притянув Ксандера к себе. — Больно… Иногда я не могу… Иногда… боль слишком сильна. Дайте мне знать, когда придет царь. Ему не придется слышать, как я кричу, словно женщина.

Ксандер заверил Фегея, что скажет ему, когда появится царь, потом ушел, чтобы оставить свой груз за лечебницей. Мгновение он стоял там, с благодарностью вдыхая свежий ночной ветер с моря, прежде чем вернуться в жаркое, зловонное помещение.

Он увидел, что Махаон, глава Дома змей, смывает кровь с рук в бочке с водой. Махаон все еще был довольно молод, но сейчас казался древним стариком. Лицо его посерело, кожа плотно обтянула выпирающие скулы, глаза запали и были обведены темными кругами.

— Нам нужна цикута, — нетерпеливо сказал Махаону Ксандер. — У нас здесь храбрые люди, чья выдержка находится под угрозой из-за мучительных ран.

Махаон повернулся к нему, и Ксандер увидел боль в глазах лекаря.

— В городе не удалось найти цикуты, — ответил он. — Мои молитвы Змеиному Богу остались без ответа.

В этот ужасный миг Ксандер понял, что Махаон не только измучен, но и сильно болен.

— Что случилось, Махаон? — воскликнул он. — Ты тоже страдаешь!

Махаон шагнул к юноше и понизил голос.

— Начиная с зимы у меня усиливаются неприятные ощущения в животе. Я пытался применять травы и очищающий мед, но неприятные ощущения продолжают расти.

Лицо его внезапно перекосила судорога, и он согнулся, как будто его скрутила боль. Когда Махаон снова выпрямился, лицо его было пепельно-серым, покрытым каплями пота, глаза — мутными.

— Я никому об этом не говорил, Ксандер, — нетвердым голосом сказал целитель. — И я прошу тебя хранить мой секрет. Но я слишком болен, чтобы добраться до поля битвы. Ты должен меня заменить.

Несмотря на тревогу за своего наставника, Ксандер почувствовал, как у него радостно забилось сердце. Это была возможность оставить место смерти и пойти на свежий воздух, возможность иметь дело с не столь ужасными ранами людей, которые не умирали и не страдали от мучительной боли. Гектор приказал, чтобы все раненые, способные ходить, остались на равнине на случай, если войска Агамемнона начнут новую атаку.