Леонид Дайнеко - Меч князя Вячки

Князь Всеволод спустился с крыльца навстречу Вячке, обнял, поцеловал в щеку, сказал хрипловатым голосом:

– Приветствую тебя, брат мой. Хлеб и мед Герцике будут твоими.

У князя были серые усталые глаза, помятое бессонницей лицо. Зато ярко сияла на нем наборная сталь – подарок епископа Альберта. Она составлялась из нескольких десятков прямоугольных и квадратных пластин, соединенных между собой ремешками. Грудь закрывала стальная круглая пластина, которую тевтоны называют умбоном. У тевтонов в Риге есть уже целый отряд воинов, одетых в наборную броню. Имя им – железоносцы.

– Мир тебе, князь, – сказал Вячка Всеволоду, потом повернулся к красавице-княгине, склонил перед ней колено:

– Мир тебе, княгиня Юрга. Поклонился боярам:

– Мир вам, люди вятшие.

Рукой в боевой перчатке широко повел вокруг себя:

– Мир тебе, славный град Герцике.

Как только он кончил, в княжеской церкви ударили в колокола. С почестями принимал князь Всеволод князя Вячку.

Надворные челядники отвели коней в конюшню, а кукейносских воев пригласили в малую трапезную отведать меда, сыграть в кости. Князя Вячку и латгальского старейшину Ницина потчевал в большой трапезной сам Всеволод. Перед этим княгиня Юрга полила им на руки из золотого ковша, поднесла льняные рушники.

Княгиня была одета в белое шелковое платье с вышитым серебряным узором. Плечи облегало голубое, затканное золотом корзно. Большая золотая гривна блестела на тонкой нежной шее – Вячка заметил синюю жилку, пульсирующую на ней. Обута была княгиня в красные сафьяновые сапожки. На светлые, слегка вьющиеся волосы она повязала белую полотняную повязку, которую литовцы называют нуаметас. «Скучает по родине», – подумалось Вячке. Однако за столом княгиня Юрга была весела, пригубила хмельного меду, разрумянилась, как летнее яблочко. Вячка нет-нет да ловил влюбленные взгляды, которые князь Всеволод, суровый грубоватый воин, бросал на свою красавицу-жену.

Да, он любил ее, любил больше всего на свете. И когда епископу Альберту, вероломной лисе, удастся схватить княгиню Юргу вместе с ее детьми и служанками, бросить в холодную темницу, князь Всеволод, как раненый журавль, прилетит в Ригу, отдаст Альберту свое княжество, богатство, честь, откажется от прадедовской православной веры, станет рабом епископа, – только бы спасти свою жену, только бы видеть любимые печальные зеленые глаза. Но это будет позже, а в этот серпеньский вечер, в лето 6715-е, княгиня Юрга, весело смеясь («Ее голос как ручеек», – думал Вячка), наливала из кувшина хмельной густой мед.

– От пришлых тевтонов все наши беды, – сказал Вячка.

Ярко горели витые свечи в серебряных подсвечниках. Со слабым треском оплывал воск. У князя Всеволода было доброе раскрасневшееся лицо.

– Что же будем делать, князь Вячеслав? – спросил он. – Мы с тобой вассалы. А вассал, если жизнь прижмет, может найти себе нового хозяина.

– Не то говоришь, князь Всеволод, – вспыхнул Вячка. – Мы Полоцку служим, а не Владимиру Володаровичу. Своей земле служим. Она не простит нам слабости, хитрости, криводушия. Я на краю сижу, своей шкурой чувствую тевтонский огонь.

– Что же делать? – глянув на жену, переспросил Всеволод.

– Меч на меч, кость на кость надо идти.

– Дружина у меня слабая. Железа и хлеба мало, – пожаловался Всеволод. Потрескивая, пуская синий дымок, гасли свечи.

– В литовских лесах думаешь отсидеться? – отодвинул от себя корчагу Вячка.

Всеволод не обиделся. Он был человек осторожный, рассудительный, жизнь на литовском пограничье научила его осмотрительности и терпению. Слово у него всегда шло прежде меча. Он был старше Вячки на пятнадцать солнцеворотов и в душе слегка посмеивался над щенячьей горячностью молодого князя.

– Я в Полоцк иду, – не дождавшись ответа, страстно заговорил Вячка. – К князю Владимиру. Новый поход против тевтонов надо поднимать. Про поход буду с великим князем вести разговор. Готовься и ты, князь Всеволод. Все знают мужество твоих воев, силу твоих мечей харалужных. Если же не пойдешь на Ригу – погибнешь. Сначала Кукейнос растопчут тевтоны, а потом и до Герцике их кони доскачут. Готовься, князь. И тестя своего Довгерута зови со всей Литвою.

Всеволод снова, как мудрый лис, увильнул от ответа. Вместо этого сказал княгине Юрге:

– Княгинюшка, прикажи, чтобы пришли сюда гу-дошники, дудари и гусляры. Пусть потешат нас своей игрой.

Вошли музыканты, сели на лавках, обитых звериными шкурами. Седоголовый старик легко вскинул к плечу трехструнный гудок, ударил по струнам смычком. Смычок был сделан из ивового прутика и конского волоса, натертого смолой-живицей. Пронзительный голос гудка подхватили дудка и гусли, подхватили мягко, но слаженно и надежно – так широкая река принимает в свои объятия озорной ручеек.

И словно поле открылось взору Вячки. Свежий ветер вспорхнул с того безграничного туманного поля. И такая ширь, такой простор вокруг… Маленькие глазки озер тревожно блестят на далеком горизонте. Дикие гуси кричат под тучами. Костер, жаркий, искристо золотой, подмигивает из тьмы. И чья-то фигура мерещится у костра… Женщина… Мать… У нее бледное заплаканное лицо и тонкие крылатые брови… Зачем ты так рано ушла от нас, мама?

– Хочу я тебя, князь Вячеслав, к кунигасу Довгеруту пригласить, – сказал как бы между прочим Всеволод. При этих словах княгиня Юрга вскочила со своего места, весело захлопала в ладоши:

– К отцу едем! К батюшке! И поцеловала Всеволода в щеку. На следующий день пять шкутов переправились на южный берег Двины и словно в полынью провалились, затерялись в бесконечных дремучих лесах. В Герцике остался Холодок, которого начал лечить от ожогов местный знахарь, да латгальские лучники. Латгалов князь Всеволод не захотел взять с собой.

Княгиня Юрга, как и все, ехала на боевом коне. На светлых волосах красиво сидел маленький позолоченный шлем с длинным пером серой цапли. Княгиня смеялась, шутила, лицо ее светилось счастьем.

У Довгерута не было постоянного города или замка, где бы он сидел с дружиной. Неутомимый кунигас, как быстроногий олень, бегал по безграничным пущам и болотам – сегодня тут, завтра там. Только следы походных костров оставлял за собою.

Однако князь Всеволод, судя по всему, неплохо знал тропки своего беспокойного тестя, и уже на третий день, словно привидения, выскочили из леса на лохматых сильных конях аукштайты, взяли, как они обычно это делают, в кольцо воев Всеволода и Вячки. Целясь из луков, размахивая мачугами и боевыми секирами, они носились на конях взад и вперед, все туже сжимая кольцо, и дело могло бы кончиться плохо, если бы литовцы не узнали княгиню Юргу, свою Юргу.

Довгерут, с тяжелой стальной секирой в руке, с копной светлых, как у дочери, волос был опечален. Дня четыре назад у Гольма тевтонские арбалетчики подстрелили его верного воеводу, и вот теперь он умирал, захлебываясь собственной кровью, которая текла и текла у него из горла.