Олег Михайлов - Кутузов

Когда у вас пятеро дочерей и вы живете на два дома, не хватает никаких средств. Старшие – Аннушка и Парашенька уже пристроены, но и в замужестве требуют помощи. Скоро придет черед Лизоньки, которая обещает стать очень умной и столь же пылкой. Надо бы ей подобрать жениха. Нежнейший отец, Кутузов озабочен каждым шагом, каждой подробностью в жизни оторванных от него дочурок.

Парашенька, выйдя замуж за Матвея Федоровича Толстого, писать ленится. Вспоминает об отце лишь по нужде в деньгах. Лизонька теперь в семье за старшенькую и стала высокомерна к двум меньшим. Для чего она их обижает? Всегда пишет отцу: «мои маленькие сестры». Словно они двухлетние! А вот Дашеньке завидно, что Лизонька ездила в кавалькаде верхом, а не на линейке. Ну, да ей еще надо лошадку деревянную. И почему Катерина Ильинична не написала, кто был в компании, что за кавалеры? Навещает ли их Антон Коронелли, сопровождавший Кутузова в Константинополь? Вот, может быть, пара для Лизоньки?..

Кутузов здесь, в Вильне, волновался, что не может дать семье столько денег, сколько требуется. Управляющие в имениях постепенно губили все, что давало доход. Поташ не продавался, хлеб не родился, аренды не окупались. А за тысячу верст не очень-то углядишь за порядком. Чуть набегало что-то – уходило на уплату долгов и проценты ростовщикам. А при той дороговизне, какая была тут, жизнь генерал-губернатора стала и вовсе не по карману. Жалованья недоставало даже на обеды, куда Михаил Илларионович приглашал по десятку и больше офицеров. Между тем Кутузову даже еще не было назначено столовых денег. А по гневливости теперешнего государя и это перерастало в задачку: как напомнить?..

«Ты сама знаешь, что наши способы не велики, – писал Михаил Илларионович в ответ на просьбы жены о помощи. – Полячки неопасны, я же не охотник давать никому. Нельзя ли от меня попросить Кутайсова, что мне никакого положения не сделано о столовых деньгах. Ласси получал 300, а Гудович получает 600, по тому праву, что был прежде наместником. Можно бы и мне ту же милость сделать. Мне как-то неловко об этом писать...»

Да, теперь самое близкое лицо к трону – бывший брадобрей Павла, а ныне обер-шталмейстер, крещеный турчонок Кутайсов. Он вместе с петербургским генерал-губернатором Паленом и несколькими гатчинцами вершит судьбу военачальников и чиновников. Он усиливает громкие крики императора, от которых проходит по России стон и дрожь...

Здесь, в Вильне, Михаил Илларионович узнал о кончине Суворова.

Приходилось быть столь осторожным, что и бумаге нельзя было вверять свои мысли. Все письма вскрывались. Каждый час удача могла перемениться на опалу.

Вот и третьего дня, посреди обеда, за жарким, в дверях показалась фигура в захлестанном грязью плаще. Фельдъегерь! Это имя ныне повергало в ужас. Невольное упущение в военной службе, небрежность в предписанном этикете или принятой императором форме – все могло теперь поменять Кутузову губернаторство в Вильне на какое-нибудь тобольское или якутское. А не хотите ли и без губернаторства? На вечное жительство в дальние деревни? Ведь Михаил Илларионович оставался единственным из крупных военачальников, любимых Екатериной II, кто покамест не испытал на себе ни разу гнева государя. Были лишь мелкие недовольства, а вслед – крупные милости.

Гости за столом побледнели. Только прелестные литовки щебетали по-польски. Кутузов взял поданный конверт и постарался не подать виду, что внутренне весь содрогнулся: на конверте, собственноручно запечатанном императором, печать была необычайной – черной. Что это, как не знак внезапной немилости? Ему предстояла поездка в Гатчину. Неужто будет совсем иная?..

Офицеры с тревогой наблюдали, как Михаил Илларионович, торопливо порвав конверт, никак не вытащит сложенную бумагу с рескриптом. Вот ведь как может статься! Недавно лишь пришел всемилостивейший приказ с похвалой Псковскому мушкетерскому полку, где он шефом, за образцовый порядок. Новый знак внимания от государя. А теперь пальцы одеревенели и никак не поймают ставшую скользкой бумагу...

Он наконец вынул и развернул ее. Это был траурный манифест Павла, извещающий о кончине его старшей дочери Александры.

Кутузов поднялся и зачитал известие. Видел, видел, как во время читки иные офицеры крестились не с печалью, а с облегчением за своего любимого начальника. Еще раз пронесло. Теперь впереди Гатчина...

История с Суворовым огорчила и огорошила. За Итальянский и Швейцарский походы был возведен в Еысшее воинское звание – генералиссимуса с отданием ему почестей даже в присутствии государя. В столице готовилась торжественная встреча герою и был отдан высочайший приказ о воздвижении ему прижизненного памятника. Однако болезнь, признаки которой великий полководец ощутил еще в Праге, в кобринском имении уложила его в постель.

12 марта 1800 года в Вильно проездом в Кобрин был племянник Суворова и его адъютант Андрей Горчаков. От него Кутузов узнал о тревожном состоянии героя. С надеждой Михаил Илларионович сообщал жене: «Думаю, что натура его спасет. У него Вейкарт из Петербурга прислан...»

Но вслед за отправкой к Суворову своего лейб-медика Вейкарта Павел обрушил на больного генералиссимуса град обидных приказов, которые тотчас же рассылались и зачитывались по всей армии. 20 марта «с порицанием» сообщалось, что князь Суворов «вопреки действующему предписанию» имел в своем корпусе постоянного дежурного генерала. 22 марта выражалось «крайнее неудовольствие» государя порядком, в котором находились вернувшиеся из похода войска. Кутузов уже с осторожностью извещает Екатерину Ильиничну 26 марта: «Почта еще не пришла, мой друг; кажется, осталась где-нибудь за реками, которые теперь расходятся. Завтра или послезавтра ожидают здесь Суворова, который едет в Петербург...»

А затем Михаил Илларионович и вовсе ничего не сообщает об опальном генералиссимусе: когда он проехал через Вильну, и сколько там был, и о чем говорили они на своем последнем свидании. Между тем Кутузов рассказывает в письмах к жене о десятках встреч с самыми различными лицами, порою незначительными, делится с Екатериной Ильиничной большими и малыми заботами, тешит ее пестрыми новостями виленской бурной жизни.

Теперь надо было читать между строк.

С нарочитым спокойствием, если не сказать равнодушием, откликается он на роковую весть. 14 мая отвечает Екатерине Ильиничне: «Вчерась, мой друг, имел удовольствие получить твое письмо, в котором ты пишешь о смерти князя Александра Васильевича Суворова. Дай Бог ему вечный покой. Настасья Семеновна также была немолода, но все жаль, пусть бы жила еще... Напиши, пожалуйста, ко мне две вещи: 1-е, слышала ли ты, что я буду в Петербурге к маневрам, и 2-е, как Мальтийский более носят крест».