Олег Михайлов - Кутузов

Кутузов укрывает свои чувства известием о недавней другой кончине – любимой свояченицы Екатерины Ильиничны и жены славного генерала Александра Ильича Бибикова, властной хозяйки, урожденной княжны Козловской. «Все тленно, – как бы хочет сказать он, – и всему приходит свой срок».

Но каждому смертному надлежит терпеливо нести свой крест. Даже если это крест – Мальтийский...

Маневры в Гатчине обозначали новую и полную смену курса в политике империи.

Составленная с таким трудом коалиция распалась. Готовился разрыв России с Англией и Австрией. К довершению всеобщего недоумения замечались признаки предстоящего в недалеком будущем сближения Петербурга с Парижем. Император обменивался любезными посланиями с первым консулом Франции. В новый картель, помимо России, должны были войти Швеция, Дания и Пруссия.

Бескорыстное заступничество Павла за своих союзников привело к тому, что он с ними рассорился и стал готовиться к войне.

Кандидатами в главнокомандующие назывались граф Пален и Кутузов. Решено было сформировать две армии – одну в Литве, а другую на Волыни. Большие маневры, назначенные в Гатчине на начало сентября 1800 года, должны были стать проверкой как готовности войск, так и способностей обоих генералов.

Главным для Павла, конечно, оставались внешний вид, выправка и строевая подготовка солдата.

Объезжая лагерь в сопровождении начальника кавалерии генерал-лейтенанта Кологривова, графа Ланжерона, генералов Милорадовича и Маркова, а также адъютанта – поручика Федора Опочинина, Михаил Илларионович наблюдал обычную тягостную картину. Солдат мучили подготовкой к маневрам, более похожим на церемониальный парад.

Впрочем, мука эта при Павле повторялась каждый день.

Кроме чистки амуниции, занимавшей время с утра и до вечера, солдаты занимались белением панталон, портупеи и перевязи и уборкой головы. Еще с полуночи всех подымали и начинали натирать тупей и косу свечным салом и набивать, взамен пудры, крупитчатой мукой. Каждого одевали и осматривали, как жениха. Мундир, панталоны, штиблеты, телячий ранец на белых кожаных помочах – все должно было быть пригнано щегольски, в обхват.

Самое трудное заключалось в том, чтобы соблюсти идеальную чистоту в одежде и в форме прически до утра. Солдат и вздремнуть мог не иначе как сидя, вытянув ноги и прислонясь к стене. Главное – не сбить пудры. Малейший изъян в прическе или пятнышко на панталонах – и вновь возня до бела дня. А не то фельдфебельская трость начнет гулять по спине.

– Весь этот парад, граф, напоминает мне крестоносцев средних веков, – позволил пошутить себе Кутузов, когда, после представления императору, они с Паленом разъезжались к своим корпусам.

– Но теперь на дворе уже не двенадцатый, а девятнадцатый век, – с улыбкой на тонких губах ответил новоиспеченный граф и генерал-губернатор Петербурга. – Его величество изволил опоздать. На самую малость. На семь столетий...

Михаил Илларионович показал ему глазами на ехавшего чуть позади Кологривова. Командир всей кавалерии гатчинских войск, он боготворил императора и сам был его первейшим любимцем. Встретив 5 ноября 1796 года секунд-майором, Андрей Семенович в течение двадцати дней прыгнул сперва в полковники, а потом в генерал-майоры, был награжден орденом Святой Анны, а в двадцать три года сделался уже генерал-лейтенантом.

– Вы правы, эксцеленц, – перехватил его взгляд Пален, переходя на немецкий язык. – Но мы продолжим столь многообещающий разговор...

Оба главнокомандующих давно, еще с осады Очакова, знали друг друга, и теперь Пален, формировавший заговор против Павла, желал заручиться если не поддержкой, то хотя бы нейтралитетом влиятельного Кутузова.

Разноцветные фигурки маршировавших на зеленом лугу солдат казались игрушечными. Накануне маневров Михаил Илларионович долго беседовал с престарелым бароном Дибичем, который, как бывший адъютант Фридриха II, пользовался особым благоволением императора. Он в самых учтивых выражениях распространился об известном благородстве почтенного генерала, которое, при его близости августейшей особе, позволяет надеяться на успешное проведение маневров.

Теперь Дибич сопровождал Павла, ревниво всматривающегося в марширующие каре, и на каждом шагу громко восклицал по-немецки:

– О, великий Фридрих! Если бы ты мог видеть армию Павла! Она выше твоей...

Чувствительное сердце императора было покорено. Дибич искусно направлял во время маневров его внимание таким образом, что сумел скрыть неизбежные во время таких операций промахи. Павел в ответ восторгался, что имеет в своей армии двух «столь отличных тактиков».

На третий день маневров, 8 сентября, государь возложил на графа Палена орден Святого Иоанна Иерусалимского большого креста, а на Кутузова – Святого Андрея Первозванного. В высочайшем приказе отмечалось: «Для его величества весьма утешно было видеть достижение войска его до такого совершенства, в каковом оно показало себя во всех частях под начальством таковых генералов, которых качества и таланты, при действиях таковых войск и таковой нации, как российская, могут ручаться совершенно за утверждение и обеспечение безопасности и целости государства».

Михаил Илларионович оказался уже в самой опасной близости к Павлу.

Из Гатчины он извещал жену: «Я вчерась, мой друг, был у государя и переговорил о делах, слава Богу. Он приказал мне остаться ужинать и впредь ходить обедать и ужинать; об тебе много раз говорил, а прощаясь со мною в кабинете, изволил сказать: „Кланяйся Катерине Ильиничне и скажи, что я помню, сколь она мне всегда была предана, и ежели не могу ее непосредственно возблагодарить, то хотя бы тех, кто ей принадлежит“.

Но, каждодневно видясь с императором, который давал ему книги из своей библиотеки, а затем в задушевных беседах обсуждал прочитанное, Кутузов считал дни, когда сможет вырваться из августейших объятий.

Граф Иван Андреевич Тизенгаузен, педант, брюзга с водянистыми лягушачьими глазами, впрочем добрый старик, с остзейской пунктуальной дотошностью объяснял Кутузову план постройки дворца, над воздвижением которого уже более трех лет без устали трудились сотни мастеровых.

Уродливая масса красноватых камней, окруженная рвами с подъемными мостами, высилась при слиянии Мойки с Фонтанкой. Первоначальный проект принадлежал скончавшемуся в 1799 году Баженову и был завершен архитектором Бренной. Главное же начальство над работами Павел вверил Тизенгаузену, назначенному обер-гофмейстером.

– Его величество изволил каждодневно справляться о сроках завершения, – пояснял Тизенгаузен, – и мне приходится, словно на войне, торопить строителей...