Анри Труайя - Сын сатрапа

Мое сочинение, написанное на одном дыхании, было защитной речью в пользу фантазии в литературе. Как и следовало ожидать, этот взгляд пришелся не по вкусу моему учителю М. Этьенну Корфу, который был приверженцем мудрости и традиции. Я получил девять баллов из двадцати, и мое задание было возвращено мне с замечанием, сделанным на полях красными чернилами: «Вы не раскрыли тему. Цитаты правильные. Однако прискорбная поверхностность». Этот приговор озадачил меня. Как следовало его понимать? То ли он отмечал мой слишком небрежный стиль, то ли мое слишком богатое воображение? И то и другое, конечно!

Месье Этьенн Корф гордился тем, что был прям и строг в своих суждениях. Что бы он сказал, если бы мог прочитать первые страницы «Сына сатрапа» ? Может быть, думал я, следует отдать ему нашу рукопись, чтобы узнать его мнение? Говорят, Расин когда-то тоже искал одобрения у той дубины Буало.

Вдохновленный этой идеей, я решил поделиться ею с Никитой. У нас не было телефона в квартире на улице Сент-Фуа. Этот аппарат стоил бы слишком дорого. Всякий раз, когда кто-то из нас хотел «позвонить в город», он шел в ближайшую телефонную кабину. Что я и сделал однажды, возвращаясь из лицея. Звонок звучал долго в квартире Воеводовых. Наконец незнакомый голос ответил мне. Я удивился, узнав, что Никиты нет дома, что он не вернется даже вечером и что никто из членов семьи не может подойти к телефону, чтобы точнее мне ответить.

Вернувшись домой, я мысленно перебрал все возможные предположения, и только во время обеда заговорил с родителями о своем беспокойстве. Папа оторвался от еды и, посмотрев внимательно на меня, сказал:

– Я думал, что ты вскоре сам все узнаешь… У Воеводовых очень большие неприятности!.. Они не ответили по телефону, потому что отец Воеводов вынужден был бежать!

Я сначала подумал, что папа шутит.

– Как бежать? – пробормотал я. – Почему?

– Стоит ли удивляться, – вздохнул папа. – Это должно было произойти. Он попался на обмане. Его должна была арестовать полиция, он предпочел улизнуть…

– Где он?

– Думаю, прячется в Бельгии.

– Один?

– Нет. Со всей семьей. Какой скандал среди эмигрантов! Несчастные, которых он разорил, хотят собраться, чтобы подать на него в суд. Но по ту сторону границы – ему на них наплевать! Он выпутается в очередной раз, прибегнув к юридическим подлогам…

– А Никита?

– Он уехал с отцом, матерью, братом и невесткой… Все семейство там в полном составе! Они бежали ночью… Тайком. Они все бросили на улице Спонтини…

– Что значит «все»? – спросила мама.

– Все, что можно было! Мебель, посуду…

Пытаясь представить себе бегство Воеводовых, я подумал о библиотеке Никиты, потом вдруг на память, как это ни странно, пришли серебряные подставки для ножей, которыми я так восхищался за столом. «Сын сатрапа» вспомнился только в третью очередь. Может быть, Никита подумал увезти рукопись? Нужно было во что бы то ни стало получить назад оригинал. Для чего? Чтобы продолжить писать историю, в которую ни он, ни я больше не верили? Я был в отчаянии. Однако, о чем я больше жалел – о Никите или о сыне сатрапа? На всякий случай я спросил:

– Их адрес известен?

– Конечно нет! – ответил папа. – Они там инкогнито. Ну! Я за них не беспокоюсь! Георгий Воеводов – отпетый проныра! Он, конечно, переправил свои капиталы в надежное место до того, как его разоблачили. Он дурачил русских во Франции, найдет таких же в Бельгии. И Анатолий будет продавать свой пикет [10], незаконно названный шампанским, бельгийским простофилям вслед за тем, как успешно поил им французских простофиль. Спорю, через год или два вся эта замечательная компания комбинаторов будет вновь на плаву!

Я сердился на папу за то, что он радовался провалу Воеводовых. И в то же время понимал, почему он, кто потерял все и кому не в чем было себя упрекнуть, питал неприязнь к тем, кто все получил, не сделав ничего, кроме того, что только спекулировал на простодушии своих соотечественников. Ему – жертве политики, войны, революции, изгнания – малейшая удача вне России казалась оскорблением его честного прошлого. «Только бы мне не стать однажды таким, как он!» – говорил я себе.

В тот вечер, оказавшись рядом с Александром в нашей комнате, я не стал говорить с ним о неприятностях, постигших семью Воеводовых. Впрочем, он и не придал им значения. Его заботы явно находились в тысяче лье от моих.

Лежа в постели, я смотрел, как он, как обычно, выстраивал уравнения на черной доске. Насколько моим миром были вечные мечты, литературные иллюзии, настолько его – занятия с цифрами, научная точность, несомненность того, что «два плюс два равно четыре». События этих последних дней ничего не изменили в его жизни; ни в жизни моей сестры, которая только что вернулась с репетиции, продолжая думать об арабесках, фуэте и жэте; ни в жизни папы, который – едва освобождался стол – погружался в чтение эмигрантских газет и разбор старых бухгалтерских документов; ни в жизни мамы, которая, как и каждый вечер, чинила белье домочадцев; ни в жизни м-ль Гортензии Буало, которая все еще искала место гувернантки, отправляя во все концы Франции письма старательно написанные, предлагая свои услуги за разумную цену; ни в жизни бабушки, которая не переставала спрашивать себя, почему мы не вернулись в Москву, где у нас был большой дом и множество слуг. Почему у меня одного были в жизни потрясения? С отъездом Никиты я почувствовал себя еще раз изгнанником. Я сменил страну в то время, как никто вокруг меня этого не заметил. Если я хотел пережить это потрясение, то мне нужно было все изменить, все вновь придумать в моей жизни – дружеские воскресные визиты, новую цель существования, новое увлечение, может быть…

Понадобилось мужество для того, чтобы прийти на следующий день в класс. Я был в трауре по Никите. И немного по «Сыну сатрапа» . Потом день за днем школьная рутина заставила забыть сомнения начинающего романиста. На всякий случай я написал Никите на улицу Спонтини с пометкой «Просьба передать» и указанием моего собственного адреса на обратной стороне конверта. Для большей надежности я отправил три письма подряд. И все они вернулись назад с отметкой «По указанному адресу не проживает». Это подтверждение отсутствия окончательно обескуражило меня.

По прошествии какого-то времени я смирился. И, поразмыслив, понял, что должен был искать в другом месте выход моей потребности в дружбе, в откровениях и в творчестве. Я долго относился с неприязнью к товарищам по лицею Пастера и, наконец, нашел тех, кто разделил мою любовь к литературе. Романы, поэмы, пьесы – мы читали все подряд, что попадало под руку; тайком критиковали чрезмерно-классические вкусы нашего учителя; некоторые из нас даже мечтали подражать – позднее – писателям, имена которых встречались в журналах. Я предложил моим новым друзьям продолжить вместе со мной писать «Сына сатрапа» . План не заинтересовал никого. Впрочем, я и сам не был больше уверен в том, что хотел довести дело до конца. Начатый с энтузиазмом «Сын сатрапа» потерпел крах.