Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

Он раскинул руки, опустил голову, и все его тело выражало смирение перед роковой неизбежностью.

– Абсолютная глупость! – воскликнула Софи. – Однажды ты прочитал мне оды Ломоносова, помнишь об этом?

– Да, барыня.

– Что ты знаешь о нем?

– Ничего.

– Тогда слушай: этот человек, ставший в прошлом веке первым великим русским поэтом, основателем русской школы изучения химии и физики, тот, кто написал правила русской грамматики, способствовал развитию русского театра, изучению русской истории, создал Московский университет, – этот человек был сыном безграмотного рыбака с побережья Белого моря. В девятнадцать лет, обуреваемый жаждой знаний, он убежал из родительской избы в большой город. И после долгих лет учения, жестокой борьбы и многочисленных трудов в конце концов стал всеми уважаемым дворянином, осыпанным почестями со стороны императрицы. Если бы этот несчастный парень рассуждал так, как ты, он бы никогда не осмелился проложить себе дорогу в мир литературы, искусства и наук!

Покоренный, Никита слушал волшебную сказку. Наконец он спохватился и прошептал:

– Он был гением, барыня!

Она уже собиралась ответить, что гениальность не обязательна для того, чтобы верить в будущее, как вдруг суровый голос заставил его подскочить:

– Неужели появится новый Ломоносов в наших стенах?

На пороге стоял Михаил Борисович. Он весело улыбался, но глаза его были злыми. Что он уловил из разговора? Софи казалось, что ее застали врасплох, хотя ей не в чем было себя упрекнуть. Сердясь на себя из-за этого замешательства, она пробормотала:

– Я объясняла Никите, что он не должен стыдиться своего скромного происхождения!

– Ну конечно! – подхватил Михаил Борисович. – У него даже есть причина быть этим довольным! Ну разве вы заинтересовались бы им, не будь он крепостным?

Поскольку Софи молчала, презирая подобные перепалки, Михаил Борисович громко добавил: «В этом мире все пошло вверх дном!» – и удалился, громко топая по коридору. Оставшись один в своем кабинете, он упрекнул себя, что так быстро отступил. Но ему не продержаться бы долго в присутствии снохи, не дав воли гневу. Участие, с которым она относилась к Никите, слишком раздражало его! Что особенного нашла она в этом ничтожном мужлане двадцати двух лет от роду с белокурыми волосами и голубыми глазами? Присутствие мальчишки в доме со дня на день становилось все невыносимее для Михаила Борисовича. Он жалел, что не дал ему вольную и не отослал в город, о чем просила его когда-то Софи. В голову ему пришла вдруг идея: почему не предоставить ему сегодня то, в чем он отказал снохе несколько лет назад? Но, быть может, она уже не хочет этого? Возможно, подобно стольким верным женам, она предпочитает оставить при себе своего чичисбея? Тем хуже для нее! Предложение будет выглядеть особенно смешным! Михаил Борисович наслаждался, представляя себе тайные терзания женской совести. Все, что казалось ему результатом преступных мечтаний Софи, пробуждало в нем возмущение, ревность, надежду, злость, желание, и это смешение чувств вызывало приятное головокружение. На следующее утро он пригласил ее в свой кабинет и вкрадчивым тоном объявил, что подумал о судьбе Никиты:

– Как всегда, вы были правы, дорогая Софи; мы не имеем права удерживать этого молодого человека в униженном положении. Я решил освободить его.

– Неужели это возможно? – с надеждой воскликнула она.

– Разве вы не просили меня об этом?

– Но так давно!

– Эта идея долго созревала в моей старой голове. Никогда не поздно сделать доброе дело. Никита, конечно, не Ломоносов, но он заслуживает лучшей участи, нежели убогая работа, которую он здесь выполняет. Я собираюсь отдать ему его паспорт и отправить в Санкт-Петербург с рекомендательным письмом. Он знает четыре правила арифметики, ловко справляется со счетами и станет помощником счетовода в каком-нибудь торговом деле. А когда заработает достаточно денег, выкупит у меня свою вольную. Будьте покойны, я потребую от него умеренную плату! Возможно, даже, что отдам ее ему просто так! Вы довольны?

Он надеялся заметить признаки смятения у снохи и был удивлен, что та и бровью не повела. «Она умело скрывает свою игру», – подумал он. Софи поблагодарила его и покинула кабинет преисполненная удовлетворения. Но, радуясь за Никиту в связи с открывшимися перед ним благодаря решению Михаила Борисовича перспективами, она грустила, что придется расстаться с юношей, чью склонность к учению поощряла. Софи нашла Никиту в его рабочей комнате за чтением «Российской истории» Ломоносова. Когда она сообщила юноше, что он вскоре покинет Каштановку и будет жить в Санкт-Петербурге, тот побледнел, а глаза его расширились. Стоя перед Софи, Никита машинально перебирал пальцами косточки на счетах. Долгое время молчание нарушал лишь стук деревянных кружочков, бьющихся один о другой.

– Благодарю вас, барыня, – сказал он наконец. – Я знаю, что все это мне во благо. Я поеду туда, потому что вы этого хотите…

– Надеюсь, ты тоже этого хочешь? – спросила она.

– Я ничего не просил.

– В Санкт-Петербурге с тобой будут обращаться как с работником, а не рабом; ты заработаешь денег и когда-нибудь выкупишь вольную…

– Зачем нужна свобода, если нет счастья? – пробормотал Никита, глядя ей прямо в глаза.

Это заявление смутило ее. Быть может, он хотел сказать, что предпочитает остаться крепостным, но жить при ней, вместо того чтобы стать свободным человеком, но не видеть ее? Она не желала признавать этого. Существовало объяснение попроще: Никита был привязан к своей деревне, своим хозяевам и страдал оттого, что придется уехать в большой город, где он никого не знал!..

– Барыня! Барыня! – простонал Никита хриплым голосом.

Он глядел на нее ласковым собачьим взглядом. Опасаясь, что Никита заметит ее волнение, Софи неопределенно улыбнулась ему и вышла из комнаты.

С тех пор как вернулся, Николай двадцать раз собирался нанести визит Дарье Филипповне и двадцать раз отказывался делать это. Он больше не испытывал и намека на чувство к ней, и даже воспоминание об их связи угнетало его. Не получив от него никакого письма, она была, конечно, готова к разрыву. И тем не менее он боялся, что ему придется говорить ей открыто, что между ними все кончено. Объяснение, на которое у него не хватало мужества решиться, было навязано ему случайно, да еще тогда, когда он об этом уже не думал. Однажды пополудни у въезда в Псков его сани повстречались с санями Дарьи Филипповны. Она выезжала из города, а он въезжал в него. Их взгляды перекрестились. Дарья Филипповна побледнела под меховым капором. Николай приказал вознице придержать лошадей. Женщина сделала то же самое. Сани встали, прижавшись друг к другу. Николай, которого вдруг охватила жалость, сказал: