Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Я так давно хотел повидать вас, Дарья Филипповна.

– Я тоже, – со вздохом произнесла она.

– Где мы могли бы поговорить спокойно?

– Вы это прекрасно знаете! Поехали!

Он понял, что она хочет увезти его в китайский павильон, и недоверчиво нахохлился. Сани тронулись, впереди – повозка Николая, позади – Дарьи Филипповны. Воздух был свеж. Снег на земле искрился розовым светом, по ветвям деревьев – голубым. Веселый звон колокольчиков плохо сочетался с мрачными мыслями путешественников. Наконец дорога привела на поляну. Посреди белого пространства странное сооружение, пестрящее четырьмя цветами, напоминало груду овощей, застигнутых морозом. Николай вошел вслед за Дарьей Филипповной в зал. Там было очень холодно, как во время их первого поцелуя. При каждом выдохе у рта Дарьи Филипповны появлялись клубы пара. Ее взгляд сделался томным, и она прошептала:

– Тебе это ничего не напоминает?

– Да, напоминает, – признался он.

И поскольку решил нанести удар быстро и жестко, чтобы покончить с прошлым, добавил:

– Но нужно положить этому конец!

– О! Не говори так! – воскликнула она и укусила руку через перчатку. – Я не могу поверить, что твоя страсть ко мне была лишь вспышкой пучка соломы! Ты что же, полюбил другую?

Он не ответил. Глаза Дарьи Филипповны наполнились слезами. Николай внимательно рассматривал ее, заметил веки в морщинах, неровности кожи и удивлялся, как мог плениться ею. Промолчав довольно долгое время, он наконец мягко сказал:

– Рано или поздно наша связь закончилась бы именно так. Мы пережили чудесные мгновения. Так не будем же омрачать это воспоминание пошлой ссорой. Теперь я горячо желаю, чтобы мы остались добрыми друзьями.

Она упрекнула его в жестокости и потребовала вернуть ее письма. Он признался, что сжег их, и это до предела усугубило ее отчаяние. Упав в кресло, она рыдала:

– Подумать только, с каким доверием я относилась к тебе! Ты просто эгоистичное чудовище! С холодным сердцем! О! Как я страдаю!.. Уходи! Уходи! Больше ты никогда обо мне не услышишь!

Висевшая на стене китайская маска красно-кирпичного цвета с перекошенным от гнева ртом будто бы заступалась за нее. Николай решил, что разумнее будет удалиться. Он уже готов был переступить порог, когда Дарья Филипповна воскликнула:

– Останься! Я тебе все прощаю!

Втянув голову в плечи, он бросился вон и прыгнул в сани.

– Домой! – приказал он веселым голосом.

Когда лошади тронулись, он всем своим существом ощутил удовлетворение по поводу выполненного долга.

Получив на руки паспорт и рекомендательное письмо к торговцу кожами в Санкт-Петербурге, Никита отправился в дорогу в первый четверг марта месяца. В тот же вечер Антип тайком принес Софи тетрадь, которую должна была прочитать только она. Этот поступок Никиты очень рассердил ее. Она не хотела, чтобы другие мужики знали о благоговении, внушенном ею Никите. К счастью, странички были перетянуты лентой, запечатанной к тому же воском.

– А! Я знаю, что это такое! – прошептала она равнодушным голосом. – Запоздавшие счета…

– Именно так Никита и мне сказал, барыня! – пробормотал Антип с готовностью, показавшейся Софи подозрительной.

И он добавил, заморгав толстыми веками в рыжих ресницах:

– Если бы вы видели, каким он был, когда отдавал мне эти счета! Можно было подумать, что он протягивает мне всю душу на подносе!..

Она смерила Антипа взглядом с головы до ног, и он исчез, лебезя как шут. Поскольку до ужина оставался целый час, Софи пошла в свою комнату и раскрыла тетрадь. Почерк стал получше. Орфография тоже.

«Мой отец – дело решенное. Те, кто меня окружает, полагают, что мне повезло. Один я знаю, почему у меня так тяжело на сердце! Покинув Каштановку, я потеряю свет моей жизни. Когда я буду далеко, он будет светить для других, а я буду страдать во тьме. Антип рассказал мне все о Санкт-Петербурге, о его улицах, каретах, магазинах и жителях. Он говорит, что там люди печальные, важные и торопливые; что бедные там еще беднее, а богатые – богаче, нежели в деревне; что на каждом углу улицы можно увидеть, как проезжает император, и тогда – горе тебе! Я опять вспомнил, что говорила моя благодетельница о крепостных, якобы имеющих право жить, как другие. Пусть услышит ее Господь! Однажды на ярмарке в Пскове я остановился перед торговцем птиц, купил жаворонка и отпустил его на свободу. Птичка полетела прямо в небо, описала большой круг и запела от радости. Быть может, господа сумеют убедить царя и он всех нас освободит, как жаворонков на ярмарке, чтобы слышать, как мы поем ему хвалебные песни? Но время веселиться еще не пришло. Я взял старые газеты, которые Антип привез из Санкт-Петербурга, и громким голосом прочитал в людской, что пóвара с женой – прачкой и хорошенькой дочкой шестнадцати лет, умеющей гладить рубашки, продают. Было там и много других объявлений такого же рода. Вместо того чтобы возмутиться, слуги, окружавшие меня, серьезно обсуждали цены на крепостных в городе и в деревне. Федька был горд, поскольку мог рассказать, что один граф продал другому его дядю за три тысячи рублей как лакея. А мне было стыдно. И я подумал: в самом ли деле они хотят стать свободными? С тех пор как я научился читать и писать, я стал отличаться от других слуг. Я размышляю над вещами, о которых они понятия не имеют, и это огорчает меня. День отъезда приближается. Я побывал у отца и мачехи, в деревне. Они долго плакали, трижды благословили меня и попросили присылать им денег. Потом я обошел все избы, и в каждой мне пришлось что-нибудь съесть: гречневую кашу, гороховый кисель, варенье из ягод, соленые грибы. Отец Иосиф наказал мне усердно посещать церковь, потому что в городе лукавый хитрее, чем в деревне. Вчера дворовые люди в Каштановке устроили мне ласковые проводы. Василиса причитала: „Хлеб в нашем доме сладок! Какой же будет хлеб в столице, где серые камни?“ В моих глазах тоже стояли слезы. Вечером я допоздна играл на балалайке, пел песни со всеми. И печаль моей души возносилась к небу вместе с голосом. Сегодня я хорошенько помылся в бане. Затем пошел повидать хозяев. Старый барин и молодой приняли меня ласково. Молодой барин сказал: если мне понадобятся советы в Санкт-Петербурге, надо лишь обратиться от его имени к какому-то Платону, слуге господина Ладомирова. Моя благодетельница вручила мне на дорогу кожаный кошелек с деньгами. Я никогда не расстанусь с этой святыней. С нею меня и похоронят. Я пишу эти строки в кровати, при свете свечи. На рассвете сяду в телегу, которая повезет меня в Псков. Оттуда ломовик доставит меня вместе с обозом товаров в Санкт-Петербург. Я не горю желанием прибыть туда. Прощай, моя деревня! Прощай все, что я любил!..»