Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Никогда, – повторил он, – никогда!

Дождь струился по темным окнам. Вокруг дома трещали деревья. Софи вспомнила другую трагическую ночь: Михаил Борисович приехал в Санкт-Петербург, чтобы увидеть внука, которого она ему подарила, и узнал, что малыш умер. Софи взяла на руки Сережу и прижала к груди этот теплый и легкий груз. Когда она шагнула к двери, Михаил Борисович спросил:

– Софи, куда вы идете?

– Укладывать Сергея, – ответила она.

Он не сказал ни слова, не попытался удержать ее. На пороге она обернулась. Михаил Борисович не шелохнулся. Голова его склонилась к груди. С такого расстояния Софи не могла разглядеть выражения его лица. Он как будто пережевывал что-то очень усердно. Через минуту она поняла, что Михаил Борисович плачет.

– Как? Неужто еще не готов? – воскликнул Костя Ладомиров, приоткрывая дверь спальни.

Николай искоса взглянул на него, но только проворчал в ответ что-то невразумительное, не переставая бриться – подбородок его был сильно напряжен. Мог ли он признаться, что нарочно тянет с утренним туалетом, потому что до сих пор не появился почтальон? Между тем нынешней ночью ему во сне с поразительной ясностью увиделось, что он получит письмо от Софи – письмо, которым все будет объяснено, все улажено! А сейчас Николай, приставив наискосок к щеке лезвие бритвы, провел снизу вверх – «против шерсти», и по мыльной пене побежала розовая дорожка.

– Рылеев ведь заждался нас! – с досадой воскликнул Костя.

– Он не назначил точного времени.

– Нет, но я убежден, что все собрались. И наверняка есть новости!

– Конечно! Со вчерашнего-то вечера! – отозвался Николай. – М-да, меня бы это сильно удивило!

Ему хотелось, чтобы история мира замерла и оставалась неизменной до тех пор, пока он не получит долгожданного письма от жены. В самом деле, ну почему Софи не отвечает ему уже больше трех недель? А если она перепутала адрес?.. Да нет, не может быть: он же ясно сказал, что остановится у Кости Ладомирова, поблизости от Исаакиевской площади! Единственное объяснение – его корреспонденцию перехватывает полиция.

– Как ты думаешь, цензура прочитывает нашу почту? – прошептал Николай.

Костя молча вытащил из кармана сложенный листок.

– Что это? – спросил Николай.

– Письмо. Только что получил.

– Значит, почтальон приходил уже?

– Да.

Разочарованный Николай подумал, а не лучше ли ему сесть в почтовую карету и доехать до Каштановки, чтобы увидеться с Софи? Четыре дня на дорогу от Санкт-Петербурга до Пскова, столько же обратно… Искушение оказалось невероятно сильным, но он сумел его побороть: нельзя же предать… нельзя же так подло бросить товарищей в минуту, когда они собираются все вместе пойти на риск и совершить поступок отчаянно дерзкий, но способный подарить свободу России!

Столь же решительно, как с политическим вопросом, Николай разделался с бритьем: одним движением бритвы было покончено с левой щекой, затем точно так же – с правой. Теперь оставалось только вытереть лицо, завязать галстук, надеть темно-вишневый жилет и орехового цвета сюртук, а потом провозгласить:

– Костя, я чувствую, что сегодня утром мы отлично поработаем!

Друзья торопливо вышли в переднюю, где, уютно пристроившись у окошка, старый лакей Платон в зеленой ливрее с серебряными галунами вязал чулок. Хозяин растормошил его, и слуга побежал за шинелями, шляпами, галошами…

Прежде чем выйти на улицу, Костя, кокетливый от природы, не преминул полюбоваться собой в зеркале. От вихра на затылке пахло жасмином, нос, подобно клюву, нависал над чисто выбритой верхней губой, на пальце сверкал бриллиант, длинные голенастые ноги были туго обтянуты серо-голубой тканью.

– Не слишком-то хорошо я выгляжу, – пробормотал он. – Положительно, эта революция слишком расшатывает нервы… Ладно, пойдем, дорогой, пора!

На улице ледяной ветер покусывал лица молодых людей. Маленькие прозрачные снежинки падали на тротуар. По мостовой, блестящей от гололедицы, широко расставив ноги, но все равно непрерывно оскальзываясь, брели запряженные в экипажи лошади. Жалкие, похожие на нищих прохожие спешили куда-то, сгорбившись, засунув озябшие кулаки в карманы, упрятав носы в воротники шинелей. Несмотря на ранний час, двери лавок на Невском были приоткрыты. На витрине книжного магазина Николай заметил портрет великого князя Константина Павловича с такой подписью: «Его Величество, государь-император Константин I, царь всея Руси». Никто там, похоже, не знал, что еще накануне, 12 декабря 1825 года, великий князь Константин Павлович, раздраженный лживыми измышлениями на свой счет, отправил из Варшавы в Санкт-Петербург эстафету, коей подтверждал отречение государева брата от престола.

– Честное слово, лучше бы им убрать этот портрет! – вздохнул Николай.

– Ждут, наверное, известия о том, кто прямого наследника заменит, – откликнулся Костя. – Александр I мертв, Константин Павлович, не покидая Варшавы, отказался от короны, а Николай Павлович, провозгласив уже императором брата, теперь раздумывает, а присягнут ли теперь войска ему. Признай, верно ведь – это самое экстравагантное междуцарствие в Европе! Предлагают Российскую империю, словно чашку чаю, то одному, то другому, и никто ее не хочет испить!

Николай подошел поближе и вгляделся в изображение великого князя: лицо моськи, нос будто придавлен, лоб низкий, тяжелая нижняя губа совсем отвисла…

– Неказистый он, и скотское совершенно выражение лица, – сказал наконец молодой человек, – но тем не менее я предпочел бы его моему тезке, жестокому, неотесанному и пустозвонному, как барабан! Константин-то, вполне возможно, согласился бы на реформу общественных установлений…

– Не думаю, – ответил Костя. – Но хорошо бы народ в это верил. Если войска воспротивятся второй присяге, которой от них вот-вот потребуют, тогда все шансы будут на нашей стороне. А вот если смирятся…

Ладомиров легонько взмахнул перед собою рукой, словно отгоняя призрак надвигающейся беды.

– Не смирятся, не уступят! – с силой произнес Николай. – Да они попросту не могут смириться!

– Почему бы это?

– А потому как чистая выгода диктует им, что идти нужно за нами! Потому как… потому как я чувствую, что все будет хорошо!

Он минутку помолчал, раздумывая, потом заговорил шепотом:

– А ведь мы лгуны, братец ты мой, мы ужасные лгуны! Чудовищные! Мы сражаемся за свободу и не решаемся сказать об этом людям. Мы вынуждаем народ думать, будто наша цель – возвести на трон Константина Павловича. Но, если удастся совершить задуманный нами государственный переворот, солдаты быстро поймут, что Константина мы хотим не более, чем Николая, что Константин для нас – вообще лишь предлог, что мы пользуемся его авторитетом лишь для того, чтобы организовать не просто дворцовую революцию, но – революцию как таковую. Так скажи, Костя, разве эти простые люди не упрекнут нас после в том, что их одурачили? Не отвернутся ли от нас, нет, хуже – не восстанут ли против нас, чтобы наказать за то, что предложили им независимость? Наверное, вторая часть нашей задачи в том, чтобы убедить народные массы: счастье без царя стоит куда больше, чем несчастье с царем!