Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Каких друзей ты имеешь в виду? – пробормотал совершенно растерянный собеседник.

– Успокойся, не собираюсь же я вызнавать у тебя их имена! Впрочем, они мне почти все и так известны, более того, многим из них я… я симпатизирую. Но позволь дать совет, пока не слишком поздно: держись от них подальше! Они на грани того, чтобы совершить безумный поступок. Если вы попробуете воспротивиться принесению присяги, и сам ты погибнешь, и вы все пропадете, причем – зря, никому никакой пользы от этого не будет. Горстке либерально настроенных офицеров не под силу возбудить к мятежу целый народ, воспитанный в уважении к Богу, царю и Отечеству!

Николаю очень хотелось вложить в ответ весь свой пыл, но из осторожности приходилось сдерживаться.

– Да о чем ты говоришь? – пожал он плечами. – Ничего об этом не знаю…

Он так хорошо изобразил недоумение, что, казалось, Ипполит поверил ему.

– Правда? – спросил он. – Но я же сам видел тебя с ними!

– Когда это было, дорогой мой! Тогда я жил в Санкт-Петербурге, а теперь давно уже провинциал!

– Однако, вернувшись, ты снова стал посещать их?

– Ну и что тут плохого?

– Неужели станешь отрицать, что в разговорах между собой вы критикуете правительство?

– Помилуй, да кто ж нынче его не критикует? Позволю себе сказать, что даже само правительство себя порой критикует! Разумеется, нам случается высказывать какие-то пожелания в его адрес, но от этой болтовни далеко до разговоров о мятеже, на которые ты намекал. Храни нас Господь от подобной катастрофы!

Озарёву было стыдно лгать, да еще пускаться в такие дурацкие разглагольствования, но настроение его было безнадежно испорчено не только из-за этого. Значит, власти предупреждены о заговоре, угрожающем трону. Если Рылеев рассчитывает на внезапность, которая поможет ему добиться решительной победы, какое же огромное разочарование его ждет! Разве что приверженцы будущего императора окажутся такими же безалаберными, как его враги. Голова Николая работала с головокружительной скоростью. Ему не терпелось расстаться с Ипполитом, чтобы объявить друзьям, какие серьезные события на подходе. А Ипполит между тем уже сменил подозрительность на привычное благодушие: он слишком преуспел в карьере, чтобы признать мир устроенным плохо. Недовольные казались ему попросту завистниками. А Николаю, происходящему из вполне обеспеченной семьи, по его мнению, некому и нечему было завидовать! Потому можно и расслабиться, можно кое-что и открыть старому другу… С подчеркнутым удовольствием Розников принялся рассказывать о работе у генерал-губернатора Милорадовича, о своих лошадях, о проигрышах в игре и о везении в ней… Однако Николай, которому не сиделось на месте, воспользовался первой же паузой, чтобы откланяться:

– Прости, ради бога, но мне пора: меня ждут.

– Женщина? – Ипполит подмигнул, сладострастно прикрыв тяжелые коричневатые веки.

– А кто же…

– Расскажешь потом? Обожаю любовные интрижки! Век бы слушал! Почему мы перестали видеться?

– Не знаю.

– Хочешь, встретимся здесь же завтра в то же время?

– Завтра? – пробормотал Николай. – Но завтра же 14 декабря, день присяги…

– Ну и что? Разве ты должен присягать?

– Нет, конечно! До завтра! – сказал Николай.

Оказавшись снова на набережной Мойки, Николай ворвался к Рылееву и вбросил новость, как бомбу, но… никто ей не удивился. Кондратий Федорович, сидевший за столом и председательствовавший на собрании, только и сказал:

– Да знаем мы уже, знаем! Все будет завтра!

Наверное, Трубецкой, вернувшись из дворца, поднял тревогу. Николай досадовал, что оказался вторым. В столовой и кабинете к тому времени собралось много заговорщиков: здесь были три брата Бестужевых – Михаил, Николай и Александр; Оболенский; Каховский; Юрий Алмазов; Кюхельбекер; князь Трубецкой; Костя Ладомиров; Щепин-Ростовский; Одоевский; Батеньков; Розен; Арбузов; Панов; другие. Сюда постоянно входили, отсюда выходили, возвращались, присаживались на ручки кресел, на подоконник, затягивались трубками молодые офицеры. Гренадеры, саперы, морские офицеры, стрелки-гвардейцы – казалось, все полки гарнизона прислали на это совещание своих представителей. Штатские были редки, но говорили они так же громко, как военные. Слабенький поток воздуха от форточки шевелил дым вокруг большой масляной лампы, висевшей под потолком.

– Но, может быть, вы не знаете, что у властей есть подозрения! – продолжил Николай.

– У них больше, чем подозрения, – ответил Рылеев. – У них – твердая уверенность!

– Что?!

– Да, мой дорогой, да, в ваше отсутствие тут много всякого произошло. Я как раз только что рассказывал нашим товарищам, что на нас донесли. Младший лейтенант Ростовцев, который, хотя и был не из наших, к несчастью, сумел втереться в друзья к Оболенскому, и вчера передал великому князю Николаю Павловичу письмо с предупреждением о заговоре.

– Боже, что за низость! – воскликнул Николай. – Откуда вам об этом известно?

– От самого Ростовцева. Он пришел повидаться с нами – со мной и с Оболенским – сегодня после обеда. Говорит, что, помешав действовать, желал спасти нас помимо нашей же воли. В качестве доказательства своего к нам дружелюбия принес копию письма. Вот она…

Рылеев ткнул пальцем в листок бумаги, лежащий на столе. Николай схватил документ и пробежал его взглядом. «Готовится восстание. Оно разразится в момент, когда войска приведут к присяге. Отблеск пожара, разгоревшегося на площади, может осветить окончательное падение России…»

– Он назвал кого-нибудь? – в горле Николая пересохло.

– Клянется, что нет, – сказал Оболенский.

– А ему можно доверять?

– Наверное. Никто ведь его не вынуждал признаваться мне в том, что сделал.

– Как, как вы могли оставить предателя живым? – воскликнул Николай.

– Оболенский с наслаждением придушил бы изменника, – вмешался Рылеев, – но я остановил его, потому что это ни к чему бы не привело. Более того: вполне возможно, столь торопливо совершенное преступление лишило бы нас последнего шанса на успех!

– Неужели вы считаете, что еще остается надежда на успех? – спросил Николай.

– Разумеется, поскольку нас еще не арестовали!

Николай осмотрелся. На лицах людей, окружавших стол, было торжественно-возвышенное выражение. Самым растерянным и огорченным из всех присутствующих выглядел князь Трубецкой, в котором многие молодые офицеры видели главнокомандующего мятежом. Высокий и худой, он склонил на впалую грудь длинное лицо с рыжеватыми бакенбардами, губы его искривила гримаса разочарования. Уши Трубецкого торчали по обеим сторонам черепа, как ручки вазы. Полдюжины орденов украшали зеленую ткань его мундира. Князь процедил сквозь зубы: